Поэтому и решил Янкель изобрести первый в истории человечества контрацептив; много дней и ночей проводил он над этим занятием, наматывая кудри волос своих на пальцы, вцепившиеся в крайнюю плоть головы, будто жажда вырвать из подкорки мозга месиво разноцветных идей. Руки его обычно в этом положении протирали локти на рубахе, упершиеся в стол, а ноги под столом отбивали чечетку изобретательского невроза; на столе под трепетным светом свечи сохли от чернил свежие чертежи чудодейственных схем и безумные формулы голодного Янкельского ума.

В такие часы домашние животные  вползали в покой Янкеля и гадко тяфкали и мяукали, будто специально; будто презирая его за вздорность, заходили чинно дядья, стреляя денег на опохмелку или курево; жена залетала со сковородкой с шипящей на ней яичницей с клецками; дети малым воробьиным скопищем влетали в клетку и набрасывались клевать его и цапать за полы лакейского его сюртука, как черти, и гадко и истошно смеяться с призвуком перемалывающихся на зубах рыбьих косточек.

Думая, каким должен быть семязадерживатель (рабочее название прожекта), начал Янкель свои опыты с изделий из кожи; сшивал он из говяжьих обрезков разных размеров чехольчики, потом подзывал местного дурачка с женским именем Аксютка, который за пирожок или за баранку испытывал аппарат на козах, овцах и даже, бывало,  на курах. Аксютке все сходило с рук, поскольку дурак он, и взять с него нечего, а вот перед домом Янкеля люди проходящие крестились и плевались и, как от нечистой силы, отворачивались, да и сами родные Янкеля вертели возле виска пальцем на нелепые занятия родственничка. Сам Янкель сносил все с истинным стоицизмом и неуклонно записывал в худую замызганную тетрадь результаты опытов, исходя из которых вносил поправки в проектирование спасительного средства для гоев.

Изделия из кожи потерпели фиаско, нужно было что-то эластичнее; это понял Янкель, когда смотрел, как дети стреляют из рогатки, нужно было что-то тянущееся и не рвущееся. Впрочем, он понял это и без рогатки, исходя из того, что уд имел свойство меняться в размерах. И кожаный чехольчик при эрекции превращался лишь в колпачок и слетал при жаркой работе. Выбор пал на внутренние органы животных. Как падальщик, Янкель шастал то возле скотобойни, то возле кладбища, – рва посередине поля, откуда за километр ветром разносило запах тухлятины, – и вырезал себе мочевые пузыри и кишки.

Особенно хорошо шла двенадцатиперстная кишка и другой материал из тонкого кишечника. Но и мочевой пузырь не уступал в податливости при натяжении. Янкель так обрадовался, понаделав кучу экземпляров, что не стал испытывать на дурачке Аксютке, а сразу втюхал свой продукт нескольким местным крестьянам. Первым пришел бить морду Янкелю кузнец Рубило, его чехлы полопались при надевании, а один наделся, но слетел во время соития и застрял в нутре жены, откуда вынимать его привили бабку повитуху, и ей еще пришлось отдать горстку медных грошей.

…

– А-а-а! Сука, блядь!! – кричал молодой повешенный, снятый чудом с того света. Петля еще моталась на шее, как не своя. Он вышел из подъезда в тёмную дождливую ночь и кричал, рычал и выл. – Ай, бля! Ай, бля! А-а-а! Р-р-р!! – визги и рыки сотрясали воздух и воду, давились соплями и всхлипами. Девушка бегала из стороны в сторону, повизгивала.

Другой грубый голос кричал: – Не тронь, ебаный рот! – Ноги его переплетались, как коса в траве, и синюшное лицо маячило несуществующим пятном на глазу, как галлюцинация, или соринка.

Мимо пробежал трезвый молодой человек; ему некогда было обращать внимание на безумцев, он куда-то, видимо, очень сильно спешил, даже на лица не взглянул ни разу, так – плюнул в сторону, попав повешенному на санный ботинок, и скрылся. В темноту ночи под завесу дождя. Был таков.

Отгрохотав и отстреляв молниями, небо теперь поливало спокойно и размеренно, не торопясь. Ноги то и дело вязли в грязи, ныряли в лужи, – человек бежал. Вдали по-прежнему маячили три красных огонька, зазывали, манили и ждали. Добравшись до моста, он взбежал по лестнице, и пошёл шагом, чтобы отдышаться: на той стороне стояло нужное здание.

«Говоря: «Так вот в каком городе ты живёшь!» – они имеют в виду тех, кто расположился в уютных пентхаусах по берегам реки и каждое утро, просыпаясь, глядят на воду, пьют кофе и проклинают всё живое», – подумал он мельком, осматриваясь в темноте. Проезжающие машина обливали его с ног до головы; из одной по пояс высунулась пьяная блядь и завизжала что-то матом, – больше от  радости, чем от горя, – махая руками кому-то. Может и ему – единственному пешеходу.

Подойдя к будке сторожа, он достал сигареты, и они, мокрые, развалились прямо в руке, все, кроме одной. С одного боку только подмокла. Закурил. Сторож, который очень обиделся на то, что назвали его сторожем, возмущённо плюнул, крякнул, но пошёл выполнять свою работу. Потому что она есть она – работа. Скоро он вернулся и повел человека за собой. Этот человек был ночной курьер.

В холле было светло, тепло и как-то заманчиво-приглашающе. Лифт опускался настолько бесшумно, что человек так долго нажимал и тыкал кнопку, что даже охранники начали поглядывать: а не затеял ли чего этот броский юноша, не хочет ли он подкинуть им работёнки. Впрочем, и они обижались, когда их именовали охранниками и предпочитали носить имя сотрудников безопасности здания и гаража, в то время как сторож по-тутошнему именовался сотрудником круглосуточной разведки объекта.

В лифте на каждом этаже при остановке – а останавливался он на каждом, будто какой-то негодник потехи ради, спускаясь вниз, понажимал, зараза, все кнопки – некое автоматическое устройство включало цветомузыку.

«Дурацкая китайская мелодия» – подумал, ухмыльнувшись своей догадке, курьер.

– А вот и наш дорогой курьер! – первое, что услышал он, когда двери распахнулись на последнем этаже и в поле зрения появился взъерошенный нервный человек, который, рассекая воздух и нарезая прямые линии быстрым хождением туда-сюда, успокаивал себя. При этом руки он держал строго за спиной, как заключённый, а туловище наклонял в направлении движения. Очки были даже треснуты чуть-чуть в уголке оправы. Видимо, от служебного напряжения.

«Этот, наверное, не спал больше суток», – посетила вновь догадка человека пришлого.

– Ну, вот и хорошо, что вернулись, – начал тутошний человек, бросаясь навстречу и протягивая обе руки сразу.

«Как будто я здесь уже был», – подумал курьер.

– Ну так вот… и сразу бы… – запинаясь, объяснялся взъерошенный.

– Ах да, конечно, – письмо! Держите, вот, кажется, даже не намочил ничуть. Наличие можете проверить при мне.

– Да Господи, какое наличие! Письмо?! Причём здесь?!.. А впрочем, я начинаю понимать… – тут он особенно противно улыбнулся во весь рот, расплылся, как говорится, в пахабной улыбке. – Вы, в общем, садись…А да!.. А нет… Вот да, вот ваша комната на ночь – здесь и переночуете, вот ваш кров, так сказать… В общем, однозначно разберётесь без меня. Простите, очень спешу. Отдыхайте. – Отбарабанив он захлопнул дверь за собой, и быстрые нервные шаги застукали уже за стенкой – побежали прочь и скоро стихли.

Курьер, опомнившись, оглядел комнату, которую ему предоставили на ближайшее время в личное пользование, – сел на кровать и размял лицо руками. Оно было мокрое и грязное, как и руки.

«Странно, – снова подумал ночной курьер, – хоть умыться пригласил бы для начала, а то сразу вот ваша комната… Да и какая может быть, к чёртовой матери, комната, кода у меня ещё рабочая ночь не кончилась и три халтуры висят?!»

Он потрогал наплечную сумку, проверив таким образом её на сохранность доверенных ему хозяином вещей, и прошёлся по комнате. В углу он обнаружил внутреннюю дверь, а за ней – уборную с раковиной для умываний и даже подмываний.

«Очень уместненько, даже превосходно, – подумал он. – Вот и замечательно, в самый раз!»

Снял отяжелевшие сапоги, обстучал о притолоку – комья грязи осыпались наполовину, оставшаяся – продолжала утяжелять его лёгкую прежде, беговую обувь.