– Почему, Альберг?

Володя покачал головой:

– Потому что. Ничего объяснять не буду.

– Он в нее влюблен!

– До любви ли сейчас, товарищи?

– А что же?

– Сначала мировая революция!

Володя огляделся.

На собраниях было особенно видно, как разделился класс. Одни всей душой были за революцию, борьбу, новый мир, они кричали громче всех, чаще всего глупости, что-то отстаивали, за что-то сражались. Другие смотрели на происходящее со страхом или презрением, на собраниях отмалчивались.

– Ты будешь рисовать плакат, Альберг? – чеканя каждое слово, спросил Мишка.

– Да перестаньте, – вмешалась Нина, – конечно, не будет.

– И почему же он не будет? – спросил Мишка.

– Она ему запретила! – крикнула Надя, девочка из рабочей семьи.

Нина пожала плечами:

– Я Володе запретить ничего не могу. Не будет – потому что не будет. Что мы тут разбираем? Надо на меня что-то нарисовать? Так рисуйте и по домам пойдем. Попозировать?

– Тебе плевать на мнение учкома? – с угрозой произнес Мишка.

– Плевать, – легко согласилась Нина, – ну что? Если не рисовать, так я пошла.

И она вышла из зала. Володя пошел за ней.

По дороге домой Нина весело рассказывала про книжку. Володя слушал, а потом разозлился:

– Книжка – это хорошо. А ты учиться-то думаешь? Все брошено, ничего не делаешь!

– А ты на меня стенгазету нарисуй, – обиделась Нина.

– И нарисую! Вот домой придем…

– О, давай! – обрадовалась она.

Дома Нина скорее достала бумагу и карандаши:

– Ну давай скорее!

Володя вздохнул и сел рисовать.

Через полчаса хохочущая Нина клеила на стенку газету. На листке бумаге была изображена девочка с косичками, с книгой в руках. Рядом стояла еще стопка книг, а вокруг девочки с книгами толпился учком. Лучше всего получился Мишка.

Вернувшийся Арсений Васильевич тоже посмеялся, потом стал серьезным:

– И все-таки, Ниночка, надо бы учиться-то.

– Хорошо, папа, – покорно сказала Нина, – Володя, что задано там? Объясни мне.

На следующий день она легко ответила по русскому, потом по географии, по истории. Учком возмущался:

– Да она издевается над нами!

Но через некоторое время запал заниматься самоконтролем прошел. Стало не до того, слишком трудное было время – голодное, ненадежное. Шла гражданская война, белые рвались к Петрограду, по-прежнему по ночам ходила ЧК, на улицах работали люди с благородными лицами – буржуи.

За учебу бороться перестали – теперь боролись за самоуправление, принимали участие в сомнительных развлечениях.

В школе организовали детскую коммунистическую ячейку. Туда вступила половина класса. Володя заикнулся было об этом дома, но отец пришел в такую ярость, что Володя тут же одумался. Нина поначалу загорелась, потом из солидарности с Володей вступать не стала.

Первым делом, которое предложила ячейка, был антирелигиозный карнавал.

***

– Папа, а через три дня пасха, – сказала Нина.

– Да, – отозвался отец, – ты кулич будешь печь? Яйца я достал, тоже бы покрасить, что ли.

– Да ну, папа, кто теперь таким занимается? – удивилась Нина, – ерунда какая-то.

Арсений Васильевич пожал плечами и ничего не сказал. В субботу вечером на столе появились кулич и крашеные яйца – принесла тетя Лида. Нина отколупнула от кулича:

– Вкусно! Давай сейчас?

– Это на завтра, – сдержанно сказал Арсений Васильевич, – и Лида придет.

– Про завтра, – сказала Нина, – завтра у нас карнавал будет. Против религии, против пасхи. Хотели сделать учебный день – но учителя против, и Наркомпрос не разрешил. Поэтому завтра карнавал. Как мне нарядиться?

– А что там будет, на этом карнавале?

– Ну, как шествие, что ли. Будем петь на веселые мотивы молитвы, мальчишки попами нарядятся, девчонки попадьями и поповнами. Я бы тоже могла, но скучно! Надо какой-то веселый костюм придумать. Какой?

– Не знаю, Ниночка. Может, невестой? Прихвати парня какого, вроде как вас венчают с ним. Возьми вон икону, которой нас с твоей мамой благословляли, да с ней пройди по улице, покривляйся, поглумись.

Нина залилась краской, отвернулась.

– Особо про нас с Лидой подумай – мы же в церковь ходим, и иконы у нас на стенах, расскажи друзьям-товарищам, что родня у тебя старорежимная, верующая…

– Папа!

– Можешь еще яйцами покидаться, – не унимался Арсений Васильевич, – что еще? Даже не знаю… Ну ничего, придумаешь, не печалься!

И он ушел к себе. Нина вздохнула, пошла следом. Отец лежал на кровати с книжкой.

– Папа, я не пойду на карнавал.

– Отчего же?

– Нет, папа, погоди. Я не пойду. Я никогда о таком не думала.

Арсений Васильевич сел на кровати:

– Странно, что не думала. Ты же не дура?

– Нет, кажется.

– Тогда в чем дело? Что вы пристали к верующим? Зачем вы очерняете праздник? Не хочешь праздновать – не надо, я тебя, кажется, никогда ни к чему не принуждал. Но и ты в свою очередь не мешай мне. Уважай мои привычки, мои традиции. Или я многого прошу?

– Нет.

Арсений Васильевич снова лег на кровать.

– Знаешь, – грустно сказал он, – что мне больше всего не нравится в этой вашей революции? Я, наверное, не сумею объяснить.

– Попробуй?

– Мне не нравится, что они – твои большевики – разрушают семьи. Ты знаешь, я глубоко семейный человек, и будь жива твоя мама, у меня была бы большая семья, много детей. И поверь, мне искренне неважно, какой ты будешь: верующая или нет, старая дева или сумасшедшая мать, лишь бы счастливая. Ты не убийца, не грабитель, ты любишь меня, я люблю тебя, и пусть твои взгляды будут такими, какими будут. Но ведь что сейчас происходит? Если я не думаю так, как ты – я враг. Я тут слышал о девочке, которая ушла в детский дом, потому что ее мать молилась и не давала девочке идти в ячейку. Что, ячейка дороже родной матери? Не могу принять и никогда не приму.

Нина подошла, села на край кровати, взяла отца за руку:

– Папа, говори со мной чаще.

– Куда уж чаще, и так не замолкаю! – возмутился Арсений Васильевич.

– Говори. Я сейчас себя такой дурой чувствую…

– Не чувствуй. Просто думай больше в следующий раз, вот и все.

В дверь позвонили. Арсений Васильевич встал:

– Кто там?

Нина осталась сидеть на кровати. Услышав голос Володи, она встала и вышла в прихожую.

– Мне надо с тобой поговорить, – отрывисто сказал он.

– Пойдем ко мне, – предложила Нина.

В комнате у Нины Володя сел на подоконник, она в маленькое кресло.

– Что случилось?

– Ты пойдешь на карнавал?

– Нет. Как раз хотела с тобой об этом поговорить! Папа…

– А, тоже папа? – криво усмехнулся Володя, – мой пообещал меня убить, если я буду принимать в этом участие.

Нина задумчиво посмотрела на него.

– Володя, это правда глупость, – спокойно сказала она, – послушай меня. Мы с папой поговорили…

– Я не хочу слушать.

Он встал и пошел к дверям.

– Ты пойдешь? – окликнула его Нина.

– Да.

Нина посмотрела, как за ним закрывается дверь, потом пошла к отцу.

– Володя собирается идти на карнавал, а отец обещал его за это убить, – сообщила она.

– Отговорила бы ты его, – серьезно сказал Арсений Васильевич, – отец его не убьет, конечно… Но дело-то мерзкое какое. Потом стыдно будет.

Нина задумчиво кивнула.

Вечером она пошла к Альбергам. Дверь открыл сам инженер.

– А, Нина, – грустно усмехнулся он, – заходи.

– Здравствуйте.

Володя выглянул в коридор, увидел Нину, помрачнел. Она, не дожидаясь приглашения, прошла в его комнату, села. Альберг зашел вслед за ней:

– Ты пойдешь на карнавал?

– Нет, – нехотя сказала Нина, – не пойду.

– Слава богу.

И он вышел.

Володя злобно посмотрел ему вслед и прерывисто вздохнул.

– Трудно?

Володя недоуменно повернулся к Нине.

– Трудно тебе? – повторила она, – Володенька!