– Сейчас все будет.

Володя дал Анюте ложку:

– Анечка, кушай. Очень вкусно.

Эля сидела, горящими глазами глядя куда-то в пространство.

– Эля, поешь, – тихо окликнула ее Нина.

Эля непонимающе повернулась:

– Что?

– Поешь.

Эля прерывисто вздохнула.

– Вкусно? – свистящим шепотом спросила она брата, – вкусно?

– Вкусно, – растерялся Володя.

– Вкусно! Вот так и будет – они будут нас уплотнять, выгонять, притеснять – а мы, как ни в чем не бывало…

Она отвернулась. Володя растерянно положил вилку.

– Эля, поешь, – снова сказала Нина, – что же делать? Может быть, завтра их выселят.

– Их никогда не выселят. Они так и будут… строгать детей на Володькиной кровати.

– Но они же жили в подвале! – сказал Володя.

– Что ты сказал? – вскинулась Эля.

– Пожалуйста, хватит, – взмолилась Нина, – давайте спокойно поедим, и вам надо домой, ведь ваш отец скоро придет. Вот Анюта умница – кушает.

– Я скорее поем и пойду в куклы играть, можно? – весело спросила девочка.

– Можно, конечно.

Эля угрюмо взяла вилку. Поев, она встала:

– Мы пойдем, спасибо.

– Не за что.

– Я не хочу уходить! – заныла Анюта.

– Эля, оставь ее тут? А вечером я приведу. Мы поиграем.

– Хорошо, – помедлив, согласилась Эля.

Они ушли. Нина вытащила своих кукол, железную дорогу:

– Во что ты хочешь играть?

– Во все! Давай как будто куклы поедут на поезде?

Через два часа пришла Эля. Куклы успели доехать до Владивостока, за время путешествия они поели в ресторане, для чего Нина расставила кукольный сервиз.

– Пойдем домой, Анюта, скоро папа придет, – сказала Эля рассеянно, – Нина, спасибо тебе, что за ней присмотрела.

– Не за что. Если нужна какая-то помощь – скажи, хорошо?

Эля кивнула и ушла, уводя сестренку. Нина стала убирать игрушки. На душе было мерзко. Эти кошмарные бабы, этот плюгавенький мужичок теперь будут жить в уютной, удобной квартире, в Володином доме.

Нина села и оглядела свою комнату. А если и сюда придут? Ее «шведская» комнатка, светлые обои, веселые картины на стенах! А папина спальня? Там все, как он любит – книжка на прикроватном столике, торшер, маленькое зеркало. А их гостиная, она же столовая – уютная, теплая, с диванчиком, круглым столом, большим буфетом, книжным шкафом и необычными окнами.

А если уплотнят тетю Лиду? Она-то живет одна, а комнат три!

И Нина горько заплакала. Она проплакала почти до вечера, и вернувшийся Арсений Васильевич перепугался до смерти:

– Что сделалось? Ниночка! Девочка моя! Что тут такое? Да расскажи мне!

Нина, вытирая слезы, рассказала про уплотнение. Арсений Васильевич сначала нахмурился, потом рассердился:

– А что ты ревешь?

– А если нас?

– Ну и что? В одной комнате поместимся, я не храплю вроде…

– А вещи?

– Да велики там вещи! Все в одну комнату поставим, лабиринт устроим и будем в прятки играть. Не реви, моя маленькая, не от чего. Ты помогла там? Не устала? Тяжелое не таскала? Ты потом пойдешь, спроси – не надо ли что помочь? Я помог бы Альбергу мебель двигать, если что.

Нина глубоко вздохнула:

– Правда лабиринт сделаем?

– Еще какой. Не думай ты о вещах, моя девочка. Ерунда это все.

Началась новая жизнь в коммунальной квартире. В Володиной и Элиной комнатах жила семья – Нюронька с мужем и тремя детьми. Всем заправляла Нюронька. Мужичок норовил выпить, а выпив, набирался храбрости и возражал Нюроньке:

– Ты что в мужском деле понимаешь? Вот так-то, курва, и не трави ты мою душу…

Начинался скандал, плакали дети, хлопали двери. Если другая жиличка, поселившаяся в кабинете, оказывалась дома, то шла наводить порядок:

– Товарищ Куроесов! Вы что себе позволяете? Теперь, когда женщина равна мужчине, когда товарищ Коллонтай говорит о свободе любви…

Как ни странно, ее бессмысленные тирады успокаивали мужичонку, и он, ложась спать, говорил жене:

– Вот Зоська – толковая баба, на ней бы женился, а тебя с огрызками в подвал. Да ведь никак – ордел-то на двоих даден…

На следующее утро после пьянки он виновато ходил за женой:

– Нюронька, а Нюронька! Ты меня прости уж, дурака. Ну, как по мужскому делу не выпить? А? Ты на меня глянь, я ж ладный еще. Нюронька!

Дети из комнаты почти не выходили. Как-то раз Володя, проходя, заглянул в комнату и увидел, что маленькая девчонка, грязная, сопливая, теребит его кукольный домик.

Тетка из кабинета была громкой и активной. Для начала она предложила ввести дежурства по квартире:

– Мы, товарищи, теперь живем в одной квартире, должны поддерживать порядок. Кто вот вчера в уборной за собой не смыл? Это, товарищи, революционный непорядок. Надо дежурства завести.

– Дежурства – какие? Кто по каким дням за другими смывать должен? – вскипела Софья Моисеевна.

– Это ты, товарищ Соня, утрироваешь. Смывать за собой все сами должны, а кто не смыл – ты уж не обижайся, бедные, бывало, и в ведро ходили… научим. А вот что кухню по очереди убирать – так это надо обмозговать.

– В кухне пусть каждая семья убирает за собой.

– А общая уборка? Ты как себе это видишь? Вон у тебя трое – по коридору так и бегают, а грязи сколько несут? И у Нюры трое – тоже грязь, как ты отличишь, где твои наследили, а где еенные? Нет уж, надо так: понедельник ты убираешь, вторник она….

Софья Моисеевна, не дослушав, уходила. Если отец оказывался дома, то язвил:

– Ну как, товарищ Соня, сегодня не твой черед убирать?

Вечером после уплотнения Анюта, разглядывая заставленные мебелью комнаты, удивлялась:

– А как же тут жить? А как же ходить между книгами?

Володя улыбнулся:

– А мы зато можем играть, как будто землетрясение… Смотри, я на кресле – это последний остров остался…

Он не договорил. Отец вскочил, бросился к нему и замахнулся. Володя еле успел увернуться:

– Папа, ты что?

– Тебе шуточки? Шуточки? – кричал отец, сжимая кулаки, – землетрясение? Тебе смешно? Смешно оттого, что рядом с нами живет эта… эта…

Он снова замахнулся. Володя зажмурился. Мама встала между ними:

– Яков, немедленно перестань. Немедленно!

Отец остыл. Володя, дрожа, встал с кресла. На отца он старался не смотреть. Боком проскользнув мимо, он вышел в Анютину комнату. Там он сел к окошку, стараясь унять дрожь и не заплакать.

Вбежала Анюта:

– Володя! А почему папа рассердился?

– У него и спроси.

– Он не говорит. Почему?

– Оставь меня в покое?

Сестра обиделась:

– Это моя комната!

– А моя где?

– Не знаю. Это моя. Уходи! Я буду тут одна играть.

Володя встал и вышел на кухню. Нюронька чистила картошку:

– Что там батька твой разбушевался? Натворил ты что?

Володя пожал плечами.

– Так с вами и надо. Что ты таким букой глядишь?

– Ничего.

– Ничего… жалко комнаты, вот и злишься. А что злиться? Ты пожил в комнате один, вон и кровать была, и стол. И игрушки! А мои на лавке вдвоем спали, валетом. Теперь и ты так поспи, погляди, каково в нашей шкуре, каково рабочему классу…

Сначала она говорила спокойно, потом постепенно начала распаляться. На кухню вышел Альберг:

– Что ты тут делаешь?

– Сижу.

– Иди…

Отец замялся. Володя понял – не знает, как сказать. Куда идти? Домой? Но он дома. К себе – нету больше никакого к себе. В гостиную? Но заваленная комната больше не гостиная.

Отец наконец нашелся:

– Иди чай пить.

Володя вернулся в комнату. Мама, прикусив губу, расставляла чашки. Заметив Володю, она сердито бросила:

– А ты бы погодил со своими выдумками!

– Хорошо, мама. Я буду молчать.

Постепенно появился хоть какой-то порядок – отец под руководством мамы передвинул мебель, книги положили в буфет, на подоконники, даже картины повесили. Володя спал теперь в Анютиной комнате. Она обрадовалась:

– Ты мне сказки будешь по вечерам рассказывать?

– Нет, – угрюмо ответил Володя.