– Это не свобода. – обрывками, задыхаясь, говорит Миранда, показывая назад, в сторону обрыва, бетономешалки и тех двух, которые загнали машину на обочину, перегородив движение, а теперь сидят, разговаривают, выпивают, но ничего не делают, кроме как смотрят в пропасть, смотрят в «конец Мира» или «Мира конец». – Это не свобода, слышишь! Это просто сидеть на краю обрыва, а внизу свалка. Сидеть и ждать, что тебе помогут.

– Да, ты права. Прости меня… – говорит дедушка.

– Не надо. Нет… ты же не хочешь извиняться. Не за что. Я слышала то, что хотела. Но, сейчас мне нужно другое.

– Что… что? – «тигриная» голова прояснилась и смотрела, как хищник смотрит на Луну, – как на что-то бесконечно далекое, но очень, для него, важное.

– Я хочу то, что я хочу. Что-то для самой себя.

Не то, чтобы я фанат закрывающих сессий, скорее, я их презираю, но Миранду я позвал. А может, хотелось покупаться в собственной доблести? Орально яростные – самые алчущие до славы.

Ведь, слава, все равно, что детское восприятие груди, которую дают после долгих стенаний и, который были лишены искусственно вскормленные.

Пока не забыл и пока Миранда не пришла, записал:

Миранда, сорок четыре года, муж, двое совершеннолетних нормально-сепарированных детей, финансово успешная семья.

Для милфологии: Милфетка, пятидневный цветок, ППТ – подмышки, лодыжки.

К сорока «доделала» мужа, по внушениям дедушки. Когда муж стал «готов», почувствовала себя одинокой. Ушла «фигура», стала не нужна. «Как в чемодане сижу» – это оттуда.

Замещение в путешествиях сама разгадала. Ее же слова: меняются только картинки, но это – не путешествия, или: это не свобода, только перемещения.

Еще одно важное, хоть и тривиальное, шаблонное. Сценарно «чемодан» связан с «они», но не только с людьми, а всем внешним, окружающим. Отсюда это «сижу как в чемодане». «Чемодан» в основном спасал: подарки, закрытое от всех «волшебство», что-то близкое, родное, когда вокруг все враждебное, в «чемодан» можно было спрятаться, укрыться.

Эмоционально, это еще очень сильный образ защиты, который телесно повлиял на ППТ. Подмышки и лодыжки, как масло, что на ощупь, что на вкус, никаких травм, ушибов, перекосов, даже когнитивных.

Этот «чемодан» продолжал защищать, пока не выполнила предписания дедушки: свобода и путешествия. Выполнила не в себе, потому что разочаровалась в фигуре деда, как главного мужчины ее жизни, а другую не нашла. Не нашла, в ком воплощать предписания, кроме себя!

Для милфотерапии! У настоящей милфетки, главная фигура – она, особенно, когда часы бьют «пять дней».

В «пять дней» Миранды, ее «чемодан» стал «пыльными стенками», и прошлое переписалось.

Наша психика машина времени с испорченным штурвалом, согласен, мистер Фи!?

С любовью и вниманием, она собирала «дары» прежних путешествий. А теперь, те под огнем, вот-вот сгорят. Даже вздрогнул, вспомнив стеллажи. И как там эти лампады… когда провожала, убедился, что слух прошлым вечером меня не обманул. В чашах горел настоящий огонь. И все это, над кучей ерунды, которая могла вспыхнуть от одной спички.

«То, что покупают, но никогда не пользуются? Так, пусть горит?»

– Загореться же может? – сказал тогда Миранде.

– Недавно установила, так как-то…

– Теперь… – хотел продолжить «и так хорошо», но не стал, просто махнул рукой.

– Хорошо, уберу.

– Хорошо. И ты, я…

– Не надо… – взяла за плечи, поцеловала, но в том поцелуе теперь была только сестра.

– Тогда приходи на закрывающую сессию.

– Приду.

Когнитивно, освобождение в том, что «больше не надо сидеть в чемодане». Сама поняла, когда спросил: Ты путешествуешь, сидя в чемодане!?

Сценарно, все открыто: буду свободна, когда обеспечу свободу передвижений, в разных смыслах: деньги, идеи, возможности. Короче, все социальное.

Обеспечила, через мужа. И так даже лучше! Ближе, по-женски. Иначе, могла попасть в «одинокая женщина плачет у окна», не попала.

Для милфологии: милфетка никогда не попадает в «одинокая женщина плачет у окна», всегда встречаются какие-то люди, мужчины, женщины. Милфетство притягивает, потому что это притягательно, самое притягательное: жизнь и смерть в одном красивом теле. Вита реликто! Славься, славься…

***

– У него было что-то, кем он хотел быть, по-настоящему?

– Наверное, космонавтом, как и все тогда. Это же пятидесятые-шестидесятые, все хотели полететь туда, в космос. Так что…

– Я имею ввиду что-то не такое шаблонное. Может, он хотел… я не знаю, еду готовить или картины рисовать? Что-то, без амбиций особенных.

– Да, нет. Он всегда был амбициозным. Поэтому и был таким, я думаю.

– Ну… – вдруг почувствовал, что вера в правильность «матричной» Миранды начала таять и нарастать страх: Может я вообще делал все неправильно!?

– А! Ну да! Вспомнила. – сказала она.

– Что?

– Он строителем хотел быть еще. Это я тогда в той поездке первый раз узнала.

– А как?

– А как… мы поехали на экскурсию, километров сто от Барселоны. И там что-то на дороге случилось. Я уже не помню что, но…

– А… бетономешалка врезалась, колесо соскочило. Двое из нее сели на пригорок, достали овощи, хлеб и вино, в большой бутылке, с плетеным основанием. Сидели, пили, ели, разговаривали, смотрели в пропасть, в которую ты чуть не упала.

До сих пор не знаю, сказал я это вслух или каким-то другим образом, но когда сказал, услышал «шух-шух-шух», и увидел, как трава задевает красивые идеальные лодыжки.

– Откуда… я только сейчас вс-пом… откуда ты знаешь?

– Ну… можешь вспомнить этот эпизод?

– А зачем? Я не понимаю.

– Это важно. Вспомни.

– Хорошо. Но, там вспоминать нечего. Отъехали километров пятьдесят в сторону Коста-Брава, остановились, потому что бетономешалка врезалась в столб. Ничего такого страшного, крови или покойников. Легкое ДТП, пострадал бампер, капот, не больше. Но, грузовик перегородил дорогу, а обратно не могла поехать, так что все ждали, пока приедет тягач, оттащит, а полицейский направлял два потока через один.

– Ты очень хорошо это помнишь, хотя было давно.

– Ну да. Я вообще ту поездку хорошо помню. Почти как вчера.

– Почему?

– Почему… тут нет секрета и даже поводов… для анализа. Я знаю, почему. Я ждала ее долго, все детство! Как только, в восьмидесятых можно было взять меня заграницу, дедушка взял, и мы полетели.

– А до этого дедушка летал заграницу?

– Да, конечно. Он же журналист… был, как и я. Точнее, я как он. Не важно… Да! Летал, много раз, сотни, наверное. Везде побывал. Ну, кроме уж совсем стран…

– А почему он раньше тебя не брал?

– Как тебе объяснить. Время такое было, нельзя было просто так кого-то брать и лететь. И билеты нельзя было купить, и вообще. Железный занавес, в общем. Слышал, что тогда… хотя, дедушка мог, наверное. Не знаю, я не думала об этом. Скорее всего, мог и раньше меня брать, но взял тогда. Ну и что? Только не надо его обвинять! Взял, когда смог.

– Хорошо. Давай к тому эпизоду с бетономешалкой. Еще что-то помнишь?

– Ну да… но, не хочу.

– Просто вспомни. Мы близко.

– К чему…

– Чтобы достать тебя из чемодана.

– Ну… а почему ты думаешь, что я хочу доставаться оттуда?

– Потому, что ты к этому готова. И лучше меня знаешь это.

– Ну… хорошо… помню, что дедушка какой-то тихий был тогда. Так бы он… может если бы он был прежний, то сам бы вышел, отодвинул бы эту бетономешалку, чтобы такая длинная очередь из машин не стояла. Или, не знаю… помог бы регулировщику. В общем, сделал бы что-то. Нет, чушь, не знаю. Он же всегда что-то делал, чтобы другим помочь… там еще было, что он тогда перебрал накануне, расчувствовался от встречи с родственниками. Ну, знаешь, выпил лишнего по приезду. Тогда вообще все много пили, особенно журналисты. Но, не это… он какой-то стал. Не знаю, может… может…

«Давай, скажи, что разочаровалась в дедушке. – мысленно просил я. – И это будет прямая дорога».