– Посмотри… – и Миранда достала ежедневник, добротный, но побитый жизнью.

«Со времен работы журналистом. До сих пор носит. Хотя по размеру, явно не для дамской сумки». – понял я.

Вытащила из внутренней части обложки, как из потаенного места, два прямоугольника, поставила, прислонив к кофейнику с двух сторон. В отблеске никелированной поверхности, казалось, что у людей на фотокарточках, живые, по крайней мере, анимированные глаза. И обе пары глаз смотрят на меня с подозрением, а может и враждебностью: Что ты тут собрался делать?

На одной был, на первый взгляд, невзрачный тип, с глазами навыкате, жидкими волосами, фигурой похудевшего Карлсона, но со взглядом, без сомнения, выражающим чрезвычайный ум и внимательность.

«Леня, муж». – понял, заметив только одну ошибку по сравнению с тем, что увидел «там». В реальной жизни, Леня, достигнув пятидесяти, не стал лысым, сохранил эти струящиеся, жидкие волосы, теперь уложенные в аккуратную прическу. В остальном, совпадал полностью.

Со второй карточки на меня смотрел настоящий тигр, но не в том виде хищничества, когда зверь всех вокруг убивает, а в вальяжном – когда добыча достается без убийств.

И опять, была только одна неточность. У дедушки Миранды волосы на голове были не копной, а с двумя лысоватыми частями, которые не отталкивали ущербностью, даже, не умаляли тигриности образа, вызывая ощущение, как если бы эти два куска выдрал другой хищник, в долгой, яростной схватке. Не залысины, а шрамы борьбы.

– Дедушка и муж… – сказал я, Миранда кивнула. – А они встречались?

– Нет. Дедушка умер за два года до того, как я встретила Леню. И хоть ему уже тогда было семьдесят четыре, а все равно обидно. Ты знаешь, что…

Дальше я не слушал, не мог. Я смотрел на карточки, светящиеся, бликующие. Изображения то собирались, то размывались, становясь сепией.

Две противопоставляемые фигуры… так ли? Конкуренция есть, да… дедушка давал советы по поводу будущего мужа, а Леня наверняка ревновал ко всем рассказам «как мы с дедушкой» и «какой дедушка был». Даже я ревновал во время сессий в кабинете, значит и он тоже.

Миранда наверняка и хотела, чтобы мужчины, дорогие ей, ревновали – вот таким образом, а может, она хотела не ревности, а сравнения. Рассказывая другим мужчинам про дедушку, смотря на реакцию, она сама сравнивала. Сравнивала и проверяла! Вот так, в режиме «реального времени», кто круче?

А тут, Леня! Который оказался совсем другим, противоположностью. Но и противоположностью какой-то странной. Почему так? Потому, что надо было свергнуть дедушку?

Свержение началось во время испанской поездки и завершилось, когда Миранда взяла носок Лени, ее будущего мужа, чтобы заштопать. Сильный эпизод, не просто так, его мне показала «матрица». А сильное в нем то, что… Что? Она же тоже, не просто так, несколько раз повторила про мужа, что достался «с дырой в носке».

И настоящим значением слов «давай, я зашью», можно считать: Дедушка, а ну посмотри, что я делаю! Вон, какого я выбираю! Бедного, страшного, без настоящей «крови», без «свободы». А все-таки! Я сделаю из него настоящего «испанца», не то, что ты и родственники твои – бутафория. Ты же просто мечтатель сидеть на склоне, смотреть на свалку и пить вино. А вот из Лени я сделаю, да-да, вот видишь…

– Слушай, а кем Леня хотел стать? – спросил я.

– Кем, кто… – Миранда, кажется, тоже где-то витала, – Аа-а… – поняла смысл вопроса, – Я почему-то никогда так не спрашивала, ни разу. Я думаю, он и не хотел вот так вот, никем стать, кроме как… библиотекарем. Он и сейчас библиотекарь, просто библиотека у него большая, а он главный библиотекарь. Тут мы с ним похожи. Всегда знали, чем хотим заниматься.

– А дедушка как-то говорил тебе о том, какого мужа тебе хочет? Извини, банальный вопрос. Но, раз уж они оба здесь, то… – я махнул рукой в сторону карточек, чуть не сбив обе, что было бы театрально и символично.

– Ты все-таки пытаешься их помирить?

– А ты?

– Я? Я бы хотела, чтобы они встретились. Я имею ввиду, вот так в… – она посмотрела на меня глазами, полными слез и веселья.

– Такие, как сейчас? В смысле, когда Леня успешный и…

– Да!

– Почему?

– Чтобы показать.

Глаза Миранды больше наполнились слезами и ее больше, настоящей грустью. Гумберту бы понравились такие глаза, глаза нимфетки-милфетки. И если бы такая была старшая из Гейз, бывший рантье стал бы через десяток лет добропорядочным налогоплательщиком маленького американского захолустья, а не умер бы в тюрьме.

– Они встречаются.

– Ты прав, ведь я… – начала Миранда.

После «они встречаются», я опять не слушал, силы уходили на то, чтобы не потерять цепочку мыслей.

«Я пытаюсь их помирить. Дедушку и мужа. А их не помирить… их нельзя помирить. Их не нужно мирить? На их противоборстве держится система «Миранда». Все то хорошее, что она делает. Из мужа-библиотекаря – главного «библиотекаря», из детей – «граждан мира», учатся заграницей, не живут дома, к шестнадцати, а то и раньше, уже стали нормально-сепарированными. И еще! Что она делает с людьми, которых встречает… и со мной! Она хочет – чтобы они путешествовали. Путешествовали, да… в разных смыслах и «смыслах», были свободными, чтобы у них получилось так, как она не смогла. Да, она даже чаевые парковщику дает типа «спасибо, что вы есть и делаете это». Поэтому все от нее без ума! Даже Марина, администратор в центре, и то говорит… что она там говорит… не важно, все о нее кончают, потому что она каждому дает… что? Свободу, путешествия. смыслы…

Что такое путешествия?! Не сидеть на месте? Быть не как все. Свобода? Выбор? А может, старая песня: слияние Эрос и Танатос? Когда мы путешествуем, перемещаемся к другим людям, видим другую жизнь, что-то прежнее умирает, что-то новое появляется, будучи обреченным, тоже умереть вскорости, как картинки за окном, в поезде, машине, которые… появляются и умирают… тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Опять это слияние, мистер Фи!?

Миранда дает всем путешествия и «смыслы», как когда-то думала, что ей дал дедушка. Чтобы все, дорогие ей люди, по разным причинам обретшие эту дороговизну, путешествовали в мыслях, мечтах, желаниях и целях, а не сидели на стром «чемодане».

Вот, что хочет Миранда. Хотела для всех. А теперь хочет и для себя. Ее «пять дней» пробили. Все сделала для других, теперь хочет для себя! Хочет, но не может. Пока… Давай милфетка, давай! Беги Форрест, беги…

Очнулся, почувствовав во рту что-то теплое и приятное, на ногах тяжелое, но тоже очень приятное, как будто, туда поставили два теплых золотых слитка «это тебе».

Опустил руки, нащупал, понял, что на мне Миранда, и она меня целует. Вспомнил, что за всю ночь, мы так ни разу и не поцеловались. И сейчас, она целовала меня, как будто это избавление. Как уксус всех ее переживаний и бед, которыми я наполнился, этими поцелуями, она превращала в вино, разбавляя горечь свежим виноградным соком.

Провел вверх по бедрам, приподнял ее и вошел. После нескольких движений не смог остановиться, что-то еще звало – туда. Потянулся, взявшись за лодыжки, сжав руками.

– Да… – выдохнула она, – Ты же так любишь. – спустила вторую бретельку, сама ткнула меня в правую подмышку.

Ее тело сделало волну. И я нырнул в эту воду, в толщу, в гребень.

Увидел крутой склон, ощутил ногами траву. Судя по наклону и мельканию, понял, что бегу вниз. Где-то сзади была дорога, гул машин, справа, ближе, механическое «шух-шух-шух». Это бетономешалка! – понял я.

Сюда же попали два голоса, разговаривающие громко, но спокойно. А сзади, один резкий голос, выделяющийся, как ведущий соло среди секстета. Тот голос кричал: Ми-рр-энда… – испанское произношение спуталось с английским, так, что получилось «э» вместо «а».

Впереди и справа был край земли. Или, конец мира, мира конец… мир-энд-ааа… Конец ее мира! – прорвалась моя собственная мысль через множество этих звуков, – И конец мира, от которого она убегала.

И убежала! Я увидел, как пленка сбегания с холма откручивается назад, а Миранда-подросток смотрит в открытое окно машины, где на заднем сиденье сидит встревоженный дедушка. Эта тревога вызвана этим «мир-эн-даа»: с Миром все будет нормально, а вот с ним покончат раз и навсегда.