Кто сегодня со мной? Ты там, кто? – спросил он, обращаясь к летале. И чуть не добавил: Ты видишь край Земли, ну веди нас туда, черт бы тебя… к новой, другой жизни. К той, где можно ходить по Земле. Веди, веди…

Но, конечно, ничего такого не сказал. Не просто так он был водилой тяжелого грузовика. Он знал, что говорить, и когда говорить.

Но, он сказал себе. Тут его никто не мог остановить. Он сказал: Я найду тебя, Край Земли. Найду! Эй, слышишь! Холи-хэй! Это я, Юрик Ласкью тебе говорю!

Раски боялся кое-чего. Нет, вообще-то он много, чего боялся. Но, сейчас страх встал перед ним серой стеной ангара, у которой сидели масленщики и леталы, в те дни, когда не было рейсов или все разъехались, остались только забункерные.

Он боялся, что сегодня останется здесь, среди тряпья и пустых бочек, с масленщиками, которые, когда не было работы, напивались самой хреновой дряни, валялись в своих черных углах. Что-то говорили бессвязное.

Что?! Раски знал, что. Любой масленщик, напившись до беспамятства, горланил о том, каким бы водилой он был. Кричал «тяжелое – это надежно, уж я-то знаю» или «ну и намотал бы я ось на Землю, уж намотал бы…». А некоторые, особенно пьяные, но еще не утратившие дара речи, плели истории, как бы они проехали от Один-Ноль к Семь-Ноль за пару дней, без остановок.

Нет! Нет, ни за что! – сказал себе Раски, – Только не сегодня. Валяться и слушать завывания пьяных масленщиков!

Ну, нет! Я должен поехать с этим рейсом в Восемь-Ноль. Самым опасным, может быть, последним. Но, я должен. Юрик едет, и я поеду, вот и все. Я кое-чего хочу. Потому, что я…

Тут Раски остановил разговор с самим собой. Он как раз вошел в ангар.

Было еще рано, но тот был заполнен дымом и копотью, с которыми не справлялась даже мощная вентиляция Семь-Ноль. Несколько грузовиков грело свои двигатели, в это раннее время. А среди них, один из самых тяжелых в ангаре. Грузовик Юрика Ласкью, конечно же.

И зря он так, зря! – подумал Раски, увидев, как несколько масленщиков, в том числе старина Аботт, бегали от капота к капоту, не готовые, в такое раннее время и к такой тяжелой работе.

Натыкались друг на друга, спотыкались, роняли масленки, спорили у бочки, кому первому наполнить. В общем, делали все, что возможно, чтобы не получить «ну, чего?» от водилы.

Раски подумал, что валяться пьяными, полу умирающими от перебродившего пойла, когда работа закончена, для масленщика – это вполне ничего. А вот, не сделать то, что нужно – хуже некуда. Не успеть, не обдать весь двигатель маслом, чтобы оно попало в каждый штуцер, в каждое соединение, чтобы потом грузовик встал, остановив всю колонну. А может быть, перевернув ее. И чтобы все эти люди, все эти крепкие водилы, вылезли и стояли посреди хляби, заволакивающей их.

Пока все вокруг не стало бы частью хляби. Потому что, то, что хоть раз оказывается в хляби, становится хлябью. Но, пока, у водил еще были свободны головы и рты, они все вместе проклинали бы какого-нибудь масленщика.

Раски видел такое. Во время рейса от Семь-Ноль в Пять-Ноль. Хотя, про масленщиков он это сам добавил. Просто грузовик впереди встал, намертво, как будто кто-то огромной клешней вцапал в бампер. Встали остальные, вслед за ним. От резкого торможения заглохли и больше не завелись. В слабые сигналы связи, он слышал только хрипы. И ему казалось, что эти хрипы проклинают масленщиков.

Так что, у каждого и любого масленщика были все основания не пропустить ничего, что нужно полить. И, похоже, дело тут вовсе не в доблести. А в обычной, хотя, может и не такой уж обычной, человеческой поддержке: никто из маслёнщиков не хотел, чтобы кто-то оказался похороненным в хляби по его вине.

А может, поэтому они так и напиваются, когда грузовики уезжают в рейсы. – вдруг подумал Раски. – Чтобы не думать о том, что может пойти не так по их вине!?

***

Раски прошел в клубах дыма и пара, заслоняясь от брызг масла, которые превращались в мелкие черные ошметки, когда попадали на раскаленный блок и трубы двигателя. Подошел к грузовику, такому огромному, что даже пар от греющегося двигателя, не мог подняться выше крыши кабины. Это был грузовик Юрика Ласкью, настолько тяжелый, что казалось, своими колесами, он раздвигал бетонный пол ангара Семь-Ноль.

Я хочу быть леталой! Туда! Восемь-Ноль! – сказал Раски, как только увидел Юрика.

Тот, скорее всего, не расслышал, да и занят был другим.

– Я… Х-О-Ч-У БЫ БЫТЬ ЛЕ-ТА-ЛО-Й. – закричал Раски, но его крик, как ему показалось, был не громче звона какой-нибудь гайки, дребезжащей под капотом.

– Чего тебе? – сказал Юрик.

– Я ХА-ЧУ БЫТЬ ЛЕ-ТА-ЛОЙ! НА … – Раски проглотил слюну, чтобы кричать дальше. – НА ЭТ-ТАМ РИ-Й-СЕ…

– А… – сказал Юрик и отмахнулся, вроде как «да» иди «давай».

И чтобы не разрушить волшебство, Раски тут же побежал быстрее к Хью, пока еще у него самого была уверенность.

– Э, Хью! – чуть не выплевывая язык, он добежал до стойки с картами, согнулся, кое-как пытаясь выдохнуть.

– Ну? – Хью поднял на него глаза, по цвету похожие на жидкость, которую оставляют грузовики под покрышками: мутная вода с мелкими черными точками.

– Я с этим рейсом. Юрик Ласкью подтвердил.

– Ну!? – глаза не менялись, как будто, Хью не понимал, что это значит для Раски.

– Чего? Ты тоже подтверди. Я должен машину готовить.

– Ну… – в глазах Хью появилось больше острых черных точек, чем воды, – И чего?

– Как это чего!? Давай карту, мне пора! Слышь…

Раски уже почти вытащил пластинку и провернулся, чтобы бежать в дальнюю часть ангара, где стояли машины летал. Но, в последний момент, пластинка не вытянулась, а ноги не провернулись. Правая рука завязла на стойке. А глаза Хью все наполнились крошкой, став совсем черными.

– А ну-ка, ты, стой здесь. Читать умеешь? Во-о! А я умею. Поэтому, здесь и сижу.

Раски знал, что Хью вовсе не поэтому здесь сидит. А потому, что у него не действуют ноги. А еще он очень старый, наверное, старше, чем их ангар. Но, в чем была правда, и правда самая хреновая, так в том, что Раски не умел читать.

Он хотел закричать: Да никто не умеет, кроме тебя, старый безногий урод.

– Тут написано. Я сам написал, так что, ошибки быть не может. – глаза Хью опять стали белесо-мутными. – Рейс в Восемь-Ноль. А это значит!? – Хью наклонил подбородок, от чего, Раски показалось, вся кожа головы у того съехала вниз.

– Но, Юрик!?

– А это значит, что? Да, ты не умеешь читать. А я умею. И я тебе прочту. Так уж и быть: это значит, что только леталы категории «вверх-вниз» могут иди в такой рейс. Ну, компрэнэ!?

– Чего?

– А я тебе и говорю. Читать ты не умеешь. Так, что лучше учись летать на этой свой штуке. И может быть, когда-нибудь, если не упадешь в хлябь… хе-ха-х… да, прости, это все-таки тяжелая работа, так что… если не упадешь, при следующем порыве всей этой космической грязи, то тогда перейдешь на уровень «вверх-вниз». А пока…– Хью развел рукам, от чего складки на шее и щеках, как будто растянулись.

– Но, Юрик? Он хотел меня взять. Он хотел… – Раски не умел врать, поэтому, отвернулся и показал в сторону дыма, роя черных мушек и самого большого и тяжелого грузовика. Грузовика, от которого, после каждого рейса, отваливалось столько железных пластин, сколько и прибавлялось.

– Ну, если Юрик… то, Юрик…

Раски знал, что с Хью спорить бесполезно, поэтому Хью был там, где он был, на месте диспетчера, хоть может и хотел чего-то большего, как и все они. Впрочем, это не важно, потому, что. Потому, что…

– Ладно, погоди! – Раски вернулся, уже почти готовый убежать и залечь в тот самый грязный масляный угол, в котором масленщики напиваются до беспамятства, который он недавно представлял и всей душой ненавидел. – Погоди! Что, если Юрик тебе подтвердит? Ты согласишься!?

– Ну, если Юрик! То, это… конечно, да… соглашусь. Посмотрим.

– ЮР-И-К! ЮР-И-К… – Раски разглядел фигуру Юрика, который, осматривал грузовик после первой части работы масленщиков, закричал, замахал ему. Он знал, что Юрик его не услышит. Но, у него оставалась одна надежда. Всего один взмах рукой. Если только тот произойдет вовремя. Раз и все! И он в деле! Раз и все… – ЮР-И-К! Я ЛЕ-ТА-ЛА… НА ВОС-ЕМ… НА-ОЛЬ… – последней фразы, Раски не выдержал, проглотил слова, задохнулся, закашлялся.