Но, потом вспоминал обещание, себе и ей. Получается, два обещания. И оба они вели к тому, чтобы… чтобы ехать дальше, несмотря ни на что.

Ехать дальше, потому, что он обещал, что когда-нибудь найдет… – в такие моменты он всматривался в хлябь, ища хоть одну зацепку. Хоть краешка, хоть ниточки.

Ни-че-го! Только безмерная колышущуюся масса, в которой, под которой куча опасностей.

И, по которой, от бункера к бункеру ехали водилы, ось к оси, оставляя в ней свои жизни, но и, доставляя грузы и все необходимое, иногда и людей, нуждающихся в поиске тех, кого они хотел хоть раз увидеть.

И такова была работа водителей тяжелых грузовиков.

***

Эх, черт… не о том ты думаешь, Юрик, не о том! – ругал он себя, пытаясь увидеть первые очертания ворот ангара Шесть-Ноль.

Тебе бы подумать о том, чего ты по-настоящему хотел, когда первый раз попал в Семь-Ноль, в ангар водил, чтобы стать… Он не знал кем, но увидел доходяг, в основном стариков, с большими лейками, снующими у капотов огромных машин, обвешанных кучей металлических пластинок и, похожих на…

Юрик тогда не знал, на что они похожи. Только смотрел, как чад от сгорающего масла уходит вверх в черный высокий потолок. А вместе с ним, двигатель все лучше и чаще издает «бурм-бурм-бурм», как-то похожее на работу моторов из прошлого и все меньше «хр-хр-хр». Поливаемый жизненно важным соком, мотор оживал, суставы его железного тела напитывались маслом, смазывались, сообщались и начинали двигаться, не мешая друг другу, не задевая.

– Э-э-й! Кре… – кто-то кинул в него что-то, пока он зевал, смотрел на железных мастодонтов. Издавна так повелось: чем тяжелее грузовик, тем надежней. Да. Тяжелое – это надежно! Все так, все так.

«Э-э-й!» принадлежал Гену Муто, старому водиле, который научил его всему. Учеба началась с этого «э-э-й». И еще, когда Юрик сказал, что мог быть масленщиком, но Ген покачал головой и показал на железные штуки в дальнем углу.

– Еще и еще. Давай. – сказал Ген.

И хоть Юрику было непонятно, что тот от него хочет, он тогда не знал обрывистого языка водил, громкого и резкого, будто они, разговаривая даже в ангаре, пытаются перекричать завывания хляби в передатчике, но он решил, что должен использовать эти штуки еще-еще-еще. И еще, пока… Пока, что!?

Он пошел туда, куда указал ему Ген. Но, задумавшись «пока, что?», обернулся, Ген кивнул в сторону грузовиков.

«Пока не сможешь управлять такой штукой». – наверное, это хотел сказать Ген, но не сказал. Водилы хоть и говорят отрывисто и крикливо, или не говорят вообще, показывая кивками или молчанием, но каждое слово или движение – точно.

Такова жизнь водителей тяжелых грузовиков.

Не о том ты думаешь Юрик, не о том… воспоминания, плохая хрень для водилы, особенно во время рейса. Особенно во время рейса к бункеру «Плохой камень». Шесть-Ноль, вообще-то. Но, водилы иногда назвали его «Плохой Камень». Старое название, еще со времен, когда первый водила намотал ось грузовика на большой камень, на последнем повороте, почти перед самой прямой перед воротами.

Тот водила был не виноват. И летала, скорее всего, тоже. Другие водилы, ехавшие за ним, тоже были не причем.

Просто камень был плохой. А дорога еще хуже. Как всегда.

***

Не о том ты думаешь, Юрик! Не о том. – от злобы на себя, он поджал педаль, достал передней скобой за грузовик Мердока… эх, черт! Мердок погиб. Поджарил себя в луже водорода. Нет, это не грузовик Мердока. Его больше никогда не будет впереди!

Так, что пытался показать Гув!? Показать тебе, Юрику, или увидеть сам!? То и другое?

Он пытался показать, какой красивой может быть Земля, когда на ней нет всего этого дерьма. А заодно, он пытался показать, с какой мечтой пришел ты, Юрик, ставший Юриком Ласкью, одним из лучших водил тяжелых грузовиков. С какой мечтой ты пришел в водилы тяжелых грузовиков.

Да, черт! Скажи ты уже! Ради чего ты пришел. Ну!

Не ради того, чтобы держать ось к оси, натягом, всей колонной расталкивать хлябь, ухватывать вечно вырывающийся руль. Вправлять кости себе и другим водилам, которые выбивала матушка-кочерга, в самый неподходящий момент, когда коробка слетала на шестеренку ниже. А потом, все-таки как-то доехав, упиваться флягами масленщиков, колотить во сне, от жути и отчаяния, в железные стены бункера!?

Ради чего ты пришел, Юрик Ласкью!?

Эй, поживей! – сказал Юрик, когда водила впереди, неплохой малый, но новичок, подвалил заднюю ось, видно, пережав газ, или, воткнул не ту передачу.

Юрик включил пониженную и подтолкнул его в сторону заноса. Тот сразу понял, добавил газ, выровнялся, пошел дальше.

Он был впереди. Новичков обычно ставили вперед. Их не так было жалко терять, как опытных водил. И если летала пропустит ущелье или еще что-то, то первым улетит грузовик новенького. Зато опытные водилы успеют остановиться.

Хреновый порядок, но такова уж была жизнь водителей тяжелых грузовиков.

***

Ради чего ты пришел Юрик? – он сидел один за длинным столом, взглядом никого не подпускал. Другие, наверное, думали, что это из-за Гува. Да и к черту, пусть думают, что хотят! Ему было наплевать.

Когда они добрались до ангара Шесть-Ноль, внутри у Юрика все скребло от всех этих вопросов, зачем и почему. Он понимал, что исколесил туда-сюда эту чертову хлябь сотни раз, от Кривого Мыса до Тупой Суки и от Плохого Камня до поворота на Восемь-Ноль.

Он уже намотал на заднюю ось, если не всю Землю, то всю ее хлябь, залатал все места своего грузовика, всеми пластинами, которые находил сам и находили для него. Его грузовик стал самым тяжелым, если не считать грузовики Гува и Гена, которые были теперь обломками и осколками, застыли и потерялись в хляби уродливыми остовами.

И что, Юрик?

Ты хоть как-то приблизился к тому, чего ты хотел? К тому, что ты обещал себе и ей!?

Бам-с! – ударил кто-то в железную стену бункера, и «бам-с-с» разлетелось не только по сырым толстым стенам железного подземелья, но и раздалось внутри Юрика. И, внутри раздалось не «бам-с», а «не-е-е-т».

Юрику повторять и не надо было. Он и так знал, что: Нет!

***

Нет. Он не приблизился к тому, что искал. К тому, что хотел и ради чего пришел в ангар Семь-Ноль, чтобы стать хотя бы масленщиком, а лучше леталой, а стал водилой, одним из лучших водил, одного из лучших в их ангаре, тяжелого грузовика. А после того, как сгорел… нет, поджег себя, взорвал, уничтожил, Гув Мердок, так самого лучшего.

И что с того!? Как это приблизило его к тому, что когда-то сказала ему она!? Того, что он никак не мог забыть, и ради чего он проделал такой путь!?

А, ради ли этого, Юрик!? – спросил он себя, а в ответ опять услышал «ба-м-м-с…ба-м-м-с».

Понятно, кто-то колотил в стену от ужаса и отчаяния. Привычное дело. Как и то, что он сотни раз проехал между Тупой Сукой и Глубоким Оврагом, намотал сотни кругов между Семь-Ноль и Шесть и Два… и еще…, а к черту! Сейчас не хотелось вспоминать все эти номера.

Другое дело то, о чем рассказывала ему она. Он уже забыл половину! Больше! Почти все забыл, за сотни часов, пока руль рвался из рук, матушка-кочерга била по ребрам, а колеса садились в хляби.

Нет, что-то он помнил. Что, раньше у бункеров не было номеров, у них были имена, и эти имена что-то значили. Черт, да и не бункеры это были. Это было что-то другое, что он надеялся увидеть. Хотел увидеть, как саму жизнь. Не такую, проведенную в жестянке, сжимая глаза, смотря через поток грязи, льда и пепла, с трудом удерживая руль и двигая коробкой, которая была куда тяжелее, чем самая тяжелая штанга в дальнем углу ангара Семь-Ноль.

Нет, не такую жизнь он хотел. Он хотел добраться туда, о чем рассказала ему она. Об этом он еще не забыл. Еще бы забыл!

Она сказала… нет, он ее спросил. Он сам спросил, не стал дожидаться, пока ее зрачки станут серыми и единственное, что можно будет делать – это ложиться ей на грудь, вслушиваться в дыхание, которого уже нет.

– Скажи, где нормальная жизнь? Где, скажи мне? Я найду ее. Обещаю! Найду!