В последний раз они сошлись уже с ленцой, словно бы нехотя. Он неторопливо гладил ее грудь, пока она объезжала его сверху, время от времени склоняясь, чтобы сорвать поцелуи. Прекрасные черты в последний раз исказились в любовном экстазе, а затем все будто волной стерло: лицо ее странно застыло, ничего не выражая. Она протянула руку, и веки Анхиза тотчас же смежил сон.

***

Утолив свое страсть, Афродита, а это была она, погрузила Анхиза в сон. Безумное желание схлынуло так же внезапно, как и накрыло, сменившись злостью, досадой и стыдом. Пожар страсти отгорел, оставив после себя лишь горечь пепелища. Афродита запрокинула голову: «Ну, теперь ты доволен, отец?“.

Зевс [5] заронил ей в душу безудержное желание к Анхизу, наказав за то, что заставляла богов безоглядно влюбляться в смертных. Только увидела она утром Анхиза, как помутился ее разум от страсти, и как на крыльях понеслась она в свой храм в Пафосе. Там искупалась она в волшебном источнике, девственность возвращающем, а затем повелела прислужницам обрядить себя в лучшие одежды и украшения. Афродита так горела страстью, что лишь в последний момент успела одуматься и приняла личину смертной: потушила божественный свет и уменьшила рост. Теперь наконец можно было самой собой: Афродита вернула себе облик бессмертной и темная хижина сразу же озарилась светом.

Между ногами было липко. Она взяла какую-то тряпку – кажется, это был хитон пастушка – и вытерла семя с бедер. Быстро оделась и наскоро подобрала волосы. Какое же это унижение – вот так безгранично желать кого-то! В ней будто зияющая пустота раскрылась, заполнить которую только Анхизу и было под силу. А его еще и уговаривать пришлось! Когда это дитя начало что-то лопотать про жертвенник, она еле сдержалась, чтобы не закричать.

Ко всему прочему, она была неосмотрительна – она вообще ни о чем думать не могла, кроме как о желании почувствовать Анхиза в себе – и позволила зародиться новой жизни. Значит, ее первоначальное намерение незаметно выскользнуть, оставив пастуха до конца дней недоумевать, как это ему такое могло с жары пригрезиться, теперь никуда не годилось. Ничего не поделаешь. Она уже протянула было руку, чтобы разбудить Анхиза, но в последний момент застыла. Она смотрела на него как в первый раз, теперь уже без дурмана страсти и желания, застилавших глаза. Он лежал перед ней раскинувшись, такой юный, такой неиспорченный… и такой красивый. Да, Анхиз был действительно красив. Она нежно погладила покрытые легким пушком щеки, откинула смоляные локоны со лба, покрытого испариной, провела пальцем по пухлой нижней губе, задержавшись в ямочках, притаившихся в обеих уголках рта, легонько поцеловала и отошла…

Остановилась у порога, обернулась, и, нетерпеливо щелкнув пальцами, разбудила его:

– Что-то совсем ты заспался, Анхиз из рода Дарданов! Быстрее вставай и скажи, узнаешь ли теперь свою деву-невесту?

Анхиз рывком сел на ложе. Сначала он непонимающе моргал и щурился на залитую ярким светом фигуру, задевающую головой балки потолка, а потом пришло понимание. Он замер от испуга, а затем распростерся у ног Афродиты, прикрыл глаза рукой и забормотал:

– Прошу, пощади, пощади меня! Ведь сразу понял я, что ты – богиня! Я ведь тебе алтарь воздвигнуть хотел. Прошу, сжалься, надо мной, не дай впредь жить бессильным! Все знают: не будет сил у мужчины, разделившего ложе с бессмертной богиней!

– Успокойся! И встань. Не пугайся ты так, олимпийцы к тебе благосклонны. Ну и мне угодить ты сумел. Ты славный мальчик, и красивый ты очень. Недаром юноши вашего рода уж не раз вниманье богов привлекали. Больше всех из рода людского на нас вы похожи. Так, пленившись красой Ганимеда украл его Зевс, а розоперстая Эо в Тифона[6] влюбилась. Но не бойся! Никто: ни я, ни боги другие, не причинят тебе зла… Знай же, что в наших страстных объятиях приняла я сына под пояс. В время свое он над троянцами властвовать станет. Имя пусть ему будет Эней [7], потому как бедою ужасной постигнута я, в объятия смертного павши. Тяжкий позор пред другими богами навлекла я теперь на себя…

Анхиз встать не решился, но теперь уже сидел на коленях. Хотя первоначальный ужас и отпустил его, он все равно со страхом внимал этому залитому светом божеству и дивился про себя, неужели они только что делили ложе. А она продолжала:

– Мальчик этот даст начало для славного рода. Он будет очень красив и видом подобен бессмертным. Поначалу его воспитают горные нимфы, а лет в семь лет отдадут тебе. Да, если спросят тебя, кто мать его, скажешь, что нимфа, из тех, что в этих горах обитают. Сам ты ни о чем не тревожься, возвращайся, и живи ты, как прежде. Всего-то теперь у тебя будет вдоволь. Одного только требую я, обо мне ты должен молчать. Ты понял меня? Поклянись! – она прошила его взглядом синих глаз.

Анхиз поспешил поклясться.

– Если хвастать начнешь, что сочетался в любви ты с самой Афродитой, сразу же молнией с неба поразит тебя Зевс. Так помни об этом! Не проболтайся, смотри, бойся гнева бессмертных!

Анхиз начал торопливо бормотать клятвы. Она милостиво кивнула и исчезла без следа. Хижина погрузилась во мрак, а Анхиз еще долго сидел на земляном полу ошеломленный и оглушенный, и все никак не мог прийти в себя.

***

Много времени минуло с момента встречи с Афродитой, а Анхиз все ходил неприкаянный, как во сне. Разгульные веселья, пирушки и забавы были позабыты, в сторону былых любовниц он и не смотрел больше, потому как даже самые прекрасные из прекрасных дев не выдерживали ни малейшего сравнения с богиней.

Но тут один из самых близких друзей Анхиза, Антиной, надумал жениться и устроил прощальную пирушку. Хотя Анхиз и избегал подобных сборищ, но Антиною отказать не смог, потому согласился прийти.

Пир уже достиг апогея, когда выпито много вина, а пролито еще больше [8], так что запах благовоний больше не мог перебивать прокисший тяжелый дух, пропитавший все помещение. Подуставших гостей теперь развлекали музыкой, танцами и представлениями, и, как водится, флейтистки и циркачки, акробаты и плясуньи, закончив выступать, охотно подсаживались к подзывающим их гостям. Один Анхиз сидел безучастный. Это заметил Ксантос, один из пирующих, – он не довольствовавшись одной, развлекался сразу с двумя разомлевшими флейтистками, – и стал задирать Анхиза:

– Эй, Анхиз, отчего ты не пьешь, что случилось с тобой? Или тебя заманили на пир против воли? Что не зовешь к себе никого? Неужто никто здесь тебе не по вкусу? Или евнухом стать ты успел?.. Ох, гляди, какая краса к нам идет, – и он показал на хорошенькую прислужницу, которая с готовностью улыбнулась в их сторону.

Анхиз скользнул по ней взглядом и ничего не ответил. А Ксантос все не унимался:

– А хочешь, эту бери, мне для друга не жалко, смотри как я ее для тебя разогрел, – он столкнул с ложа одну из флейтисток и, звонко шлепнув ее по голому заду, подтолкнул в сторону Анхиза. – Ну бери же, тебе после стольких воздержаний, она, верно, самой Афродитой покажется.

Анхиз не выдержал:

– Мне не нужны подделки под богиню, я уже был с Афродитой.

– Ну надо же, был с самой Кифереей! – издевательски протянул Ксантос. – Эй, вы, тихо! Слушайте! Наш юный Анхиз утверждает, что с самой Афродитой он ложе делил. Так что смертных краса его уже не прельщает, и не нужно ему никого, кроме златой Афродиты! – Все засмеялись и громче всех уязвленная флейтистка, успевшая вернуться на прежнее место к подружке и Ксантосу. – Тихо-тихо! И когда ж Афродита златая к тебе снизошла? Не во сне ли? – Все опять захохотали.

– Не во сне! На яву! Вы не верите мне?! – Анхиз даже с ложа вскочил. – Когда я пас отцовские стада на Иде, она сама пришла ко мне в хижину…

Не успел он подумать, почему черные глаза Ксантоса сверкнули голубым, как резким порывом неизвестно откуда взявшегося ветра, разом задуло огонь в светильниках и факелах. Сверху что-то оглушительно ударило, и часть крыши с грохотом рухнула вниз, только чудом никого не задев. Стало немного светлее. В тусклом свете луны было видно как кружатся и танцуют в воздухе взметнувшиеся частицы пыли. Никто не мог пошевелиться, все замерли, словно скованные чьей-то волей.