========== Анхиз ==========
А ты поразмысли об этом:
Не проболтайся, сдержись, — трепещи перед гневом бессмертных!
Гомеровский IV гимн «К Афродите» (290-291), пер.В.В. Вересаева
Анхиз укрылся от полуденного зноя в пастушечьем доме и от нечего делать пытался играть на кифаре. Многие в его родном Дардане[1] возмущались, что сын царя Каписа, красавец Анхиз, беспокоит покой благонравных жен и их дочерей – вот отец и отослал на время прочь из города, на Иду[2], пасти стада, пока не поутихнут страсти. Поскорей бы уже можно было вернуться назад! С пастухами он сумел договориться, за коровами ему ходить не надо было, но скука стояла страшнейшая.
Какое-то движение отвлекло его, он слишком сильно потянул струну, и она отозвалась протяжным стоном. Анхиз поднял голову. Дверь оказалась отворена настежь, а на пороге, словно в нерешительности, застыла юная дева. Солнце светило ей в спину, заставляя золотым венцом сиять волосы и являя все изгибы совершенного тела, так что в первый момент Анхизу даже показалось, что на гостье ничего не надето. Она прищурилась, разглядывая Анхиза – после яркого дневного света в хижине казалось совсем темно, – а затем шагнула внутрь. Раздался едва слышный перезвон и воздух наполнился густым ароматом розы. Дверь тихо захлопнулась. Дева нежно улыбнулась, склонила голову и осталась стоять, продолжая рассматривать его.
Анхиз тоже глядел на нее во все глаза. Все в ней – ее стать, красота, роскошь и блеск одежд и украшений – ослепили его, oна вся светилась и переливалась. Ее алый, расшитый узорами пеплос, был соткан будто из огня – так сиял. Лилейные руки украшали витые браслеты, нежные мочки ушей оттягивали серьги с подвесками, звенящие при каждом наклоне ее головы, а на стройной шее в несколько рядов висело ожерелье из сверкающих камней. Это точно кто-то из богинь! Анхиз опомнился и упал на колени перед гостьей.
– Здравствуй, владычица, почтившая этот скромный дом, кто бы ты ни была – Артемида стрелолюбивая, Афина сиятельноокая иль Афродита златая!.. Ведь ты из богинь, правда? Я знаю! Смертные женщины не бывают такой красоты!.. А может быть ты из харит или нимфа, живущая здесь, на горе? Открой мне, кто ты! Сегодня же я воздвигну на Иде в твою честь алтарь и каждый день стану приносить тебе многоценные жертвы. От тебя же прошу одного – будь благосклонна ко мне! Возвеличь меня среди прочих троянцев, надели цветущим потомством и даруй долгую, счастливую жизнь.
– Ну что ты, Анхиз! Я совсем не богиня, напрасно меня приравнял ты к бессмертным, – поспешила ответить гостья. – Смертные мать и отец у меня. Отец мой – благородный Отрей, что над Фригией [3] царствует. Однако же няня моя троянкой была, она вашему языку и меня обучила.
Она шагнула ему навстречу и мягко потянула вверх. Анхиз оказался совсем близко к ее лицу и у него перехватило дыхание – так прекрасно оно было, полно такой невообразимой прелести, юности и свежести, словно ожившая мечта. Но особенно примечательны были ее темно-синие глаза, что звездами влажно мерцали из-под ресниц. Они манили и приковывали, ласкали и заставляли подчиниться, сулили неведомые блаженства и умоляли. Он потерялся в этих глазах, растворился, стал глух и слеп ко всему вокруг. Ее розовые уста шевелились, звенел колокольчиком голос, но Анхиз все глядел и глядел на нее, не слыша ни слова из того, что она говорила.
Белая рука птицей взлетела к шее, притянув его внимание. Пальцы прошлись по блестящим камням ожерелья и скользнули вниз, поправив подвеску, затерявшуюся в тени ложбинки. Пеплос гостьи был таким тонким, что не скрывал очертания налитой груди, а прерывистое дыхание, натягивающее ткань при каждом вздохе, обрисовывало ее еще четче. Казалось, она так и просится ему в руки. Ему страстно захотелось до нее дотронуться, взвесить ее тяжесть на своей ладони… Но она все что-то говорила. Он попытался разорвать дурман желания и прислушался.
– С подружками мы на лугу веселилась, как вдруг налетел ветер страшный, меня подхватил и понес. Ветром этим Гермес оказался. Меня он сюда перенес и сказал… сказал он, что воля богов такова… женою должна я взойти на ложе твое и потомков тебе нарожать. – Она прерывисто вздохнула и сладкая истома этого вздоха отозвалась внизу живота Анхиза. – Сказал и исчез без следа… И так я оказалась здесь и стою пред тобоü – любви не знавшая дева, и принуждает меня неизбежность. Так отправь гонца к отцу во Фракию, в приданое золота много пришлет он тебе. Ты же покажи меня отцу своему, и матери мудрой, невестой представь, а потом свадебный пир закати, чтоб оценили его на земле и Олимпе.
Она прошептала последние слова так нежно, словно сомлев от желания, откинув голову и глядя на него потемневшими глазами под отяжелевшими веками. Это стало последней каплей. Анхиз почувствовал, как безудержное желание наполнило его. Он отбросил все сомнения и, охваченный страстью, придвинулся к ней, обвив руками тонкий стан:
– Если и правда ты – смертная и если по воле Гермеса суждено тебе быть мне женою, то клянусь, никто из богов или смертных не сможет мне помешать в любви сочетаться с тобою сейчас же! Разделю я с тобой ложе, дева, видом богиням подобная, а потом я готов хоть в жилище Аида спуститься, – севшим голосом проговорил Анхиз и притянул ее еще ближе, чтобы она почувствовала, как он возбужден.
Она мягко улыбнулась, легко освободившись из его объятий и проскользнула к ложу, заворожив Анхиза видом своих колыхнувшихся бедер. Он последовал за ней и потянулся было с с поцелуями, но дева, улыбаясь, лишь отклонилась и приподняла краешек пеплоса, показывая ему маленькую ступню, схваченную в плен золоченой сандалией. Анхиз скользнул на пол, снял одну за другой сандалии и, глядя ей в глаза, начал целовать отметины, оставленные на нежной коже перевитыми жемчугом ремешками, поднимаясь по ноге все выше и выше, пока не дошел до округлого колена. Дальше ему идти не позволили и легонько оттолкнули. Она уже успела вынуть заколки, удерживавшие прическу, и волосы укрыли ее плечи плотным золотым покрывалом. Анхиз послушно поднялся и продолжил раздевать ее, снимая украшение за украшением, целуя и лаская освободившуюся кожу, вдыхая ее запах и все больше пьянея от страсти. Она вскинула руки ему на шею и прикрыла глаза, изнемогая под ласками.
Анхиз прильнул к ее медовому рту. Его с готовностью впустили внутрь, начав с ним игру языками: сначала робкую и несмелую, но постепенно распаляясь и желая все большего. Вот, наконец, упали сияющие светом одежды и Анхизу открылись два спелых плода, идеальных в своей округлости, с розовыми маковками посередине, затвердевшими от переполнявшего ее желания. Рука его поднялась и сжала их, и начала ласкать эти тяжелеющие яблоки[4]. И так целуя и лаская, нежа и прикусывая, боясь и на мгновение оторваться от нее, он мягко опустился с ней на ложе, и они продолжили сладостные забавы, все более и более откровенные в своем желании. Она обхватила бедро Анхиза ногой и притянула сильнее, одновременно раскрываясь ему. В ушах у него шумело, он едва ли что-то соображал. Его пальцы оросило столько влаги, она так стонала ему в рот, что он больше был не в силах терпеть и вошел в нее, взяв ее девственность. Она с счастливым стоном приняла его, затянув в бархатный плен своего тела. Его хватило всего на пару движений, и он выплеснулся с удивившим себя вскриком.
Много раз сплетались они в любовной игре и если бы не неопровержимое свидетельство ее девственности, Анхиз бы поклялся, что перед ним самая многоопытная любовница, из всех, что были и будут на свете. И куда только исчезла робкая дева. Она была неистощима и ненасытна, предельно откровенна в своем стремлении получить от него наслаждение, знала всевозможные секреты и уловки, само его тело она знала гораздо лучше него самого – и оно с радостью отзывалось на все ее ухищрения. Он давно перестал вести и лишь следовал за ней тропам наслаждений, опасно приближаясь к безднам, за которыми теряется разум, нырял с ней в омуты исступлений и взлетал вновь. Сколько раз ему казалось, что он опустошен, выжат до последней капли, но вот она тянулась к нему, и кровь закипала в нем вновь, рождая новую волну желания и наливая жаром чресла.
