Сначала всей весёлой компанией проводили Ларису, она жила дальше всех, потом Лену, жившую по соседству с Ольгой, буквально через три дома. А потом Егор протянул Кузьме руку и с большим намеком в голосе сказал:
– Ну, давай, до завтра!
Тот намек понял, подмигнул приятелю и растворился в светлых зимних сумерках. До дома Ольги было совсем близко, поэтому влюбленные буквально плелись нога за ногу, то и дело останавливаясь и любуясь знакомыми с детства видами, словно заметили их впервые. Егор всё так же болтал без умолку, а Оля весело смелась, глядя на него восхищенными глазами и крепко вцепившись в его руку.
Но сколько бы они ни тянули время, оно всё же оказалось не резиновым, вот и Ольгин подъезд. Остановившись возле дверей, она с явной неохотой отпустила его руку.
– Ну что, я пошла? – с надеждой в глазах произнесла Ольга своим особенным – он такого не слышал ни у кого – слегка хрипловатым голосом
– Иди, – пожал плечами он.
Ольга явно ожидала чего-то другого, потому что лицо её вдруг неуловимо изменилось, как и сам голос, в котором резко добавилось хриплости:
– Ну, всё. Пока!
И она, распахнув дверь, шагнула в темноту подъезда. Лампочка, наверное, перегорела. Или соседи выкрутили на свои нужды. Однако Егор, перехватив закрывающуюся дверь, быстро шагнул вслед за Ольгой и, развернув ее за плечи, крепко прижал к себе, впиваясь губами в мягкие, теплые и сладкие от помады губы. Она, на мгновение, закаменев всем телом, тут же расслабилась и губы их сплелись в одно целое, так, словно и были лишь для этого созданы, после долгих скитаний найдя, наконец, свое настоящее предназначение. Голова у Егора кружилась, морозный воздух пьянил почище «Агдама», и он куда-то плыл и плыл и плыл в этом восхитительном тумане, которому не было видно конца и края. Сколько они так стояли, он не знал. Или пару минут или пару вечностей. Он знал лишь, что от неё пахнет земляничным мылом, а помада на вкус напоминает клубнику. Все остальное не имело значения в этом разноцветном пьянящем мареве.
К сожалению, всё рано или поздно заканчивается, особенно – всё хорошее. И на самом деле это вовсе неплохо, поскольку не успевает перерасти в привычную и надоевшую обыденность.
Где-то вверху хлопнула дверь, и Ольга испуганно отшатнулась от него.
– Всё, всё, я побежала, пока, – шептала она.
– Я люблю тебя! – шептал в ответ он.
– Я люблю тебя! – вторили её губы.
– Тогда до завтра?
– Да, до завтра!
И она, оглянувшись, быстро чмокнула его в щёку, оставив еле заметный след почти стершейся от поцелуев помады, и побежала вверх по лестнице.
А он вышел на улицу и всей грудью вдохнул морозный декабрьский воздух, глядя вокруг счастливыми глазами. На улице было тихо-тихо, лишь где-то вдалеке виднелся силуэт запоздалого прохожего. Редкие фонари желтели в по-зимнему светлом ночном небе. Под ногами хрустел снежок, а Егор глубоко дышал, жадно и шумно, словно задыхаясь от счастья, обрушившегося на него этим вечером. Снег валил и валил с небес огромными хлопьями, будто задался целью засыпать все дома до самых крыш. Егор долго стоял и смотрел на улицу, укрытую снегом, на желтые фонари, отбрасывающие круги света, на окна домов, в которых голубыми отблесками мерцали включенные телевизоры. Смотрел, словно стараясь навеки запомнить картину вечера этого дня, в который на него так неожиданно свалилось счастье. Смотрел, словно боялся, что больше никогда в его жизни ничего подобного не повторится. И это правда. То, что бывает впервые, иногда повторяется, но это всегда не так и не то.
«Да, и зимы сейчас совсем не те, что будут через сорок лет» – пришла в голову странная мысль. Он удивился ей, но не придал значения. И без того с чудесами на сегодняшний вечер был явный перебор.
Глава
X
25 июня 1945 года, СССР, Подмосковье, Ближняя дача.
Сталин устало опустился на стул у открытого окна и с удовольствием вдохнул свежесть утренней прохлады. Глаза слезились, и веки были тяжелыми. Хроническое недосыпание явно не шло на пользу уже немолодому организму. Хотя, пятьдесят семь лет – это еще не старость, но тот, кто с молодости не заботился о собственном здоровье, рано ощущает тяжестью наваливающиеся на плечи годы. Было ещё очень рано, он давно привык вставать засветло и ложиться поздно. Бессонница – обычная подруга пожилого человека, нелюбимая, но уже давно привычная и почти родная. Иногда, правда, удавалось вздремнуть часик – другой днем, но разве это может заменить полноценный ночной отдых? Вчера он очень сильно устал, а потому сегодня чувствовал себя особенно разбитым. Все эти хлопоты с проведением парада Победы33, потом долгое стояние на трибуне Мавзолея, невзирая на ломящую от боли поясницу, пока не закончатся все запланированные мероприятия, большой приём в Кремле и уже вечером здесь, на ближней даче34, празднование узким кругом, затянувшееся далеко заполночь.
Как это всё надоело и, тем не менее, с его точки зрения, было необходимо. Он сам когда-то взвалил на себя груз руководства страной, дрался за него, людей скольких извел – друзей, соратников, близких. Оправдано ли всё это? Иногда он сомневался, но чаще верил, что иначе было нельзя. Сталин вдруг усмехнулся, а ведь он теперь император! Неважно, как называется сейчас его должность, но, по сути, он император, почти единоличный правитель огромной империи и множества её сателлитов, образовавшихся после войны. Единственная разница – власть нельзя будет передать по наследству. Поэтому, подумал он, нельзя больше откладывать. Он ещё не совсем старый, но уже и далеко не молодой. Пора, пора приступать к операции «Преемник»! Нельзя допустить, чтобы всё, чего он добился, просрали те похмельные морды, что дрыхнут сейчас в гостевых комнатах. Сталин поморщился: ни на кого нельзя положиться, ни на кого… Где взять этого преемника? Не видит он ни одного в своем окружении, такого, кто сможет, кого не сожрут зубастые ветераны внутрипартийной борьбы, рвущиеся к власти даже сейчас. А что будет, когда его не станет? Хм, а интересно было бы посмотреть, как они будут друг друга топить. Джугашвили хмуро улыбнулся.
А, может, пошло оно всё? Как там: после нас хоть потоп? Если Бога нет, то нет и посмертия, а это значит, что его, когда он умрет, не будет. И какая ему разница, что случится тогда? Раз уж они объявили, что смерть – это конец всего, то когда она придет, его уже не будет. Совсем ничего не будет. И какой смысл беспокоиться о том, чего не будет для него? Жалко сделанного? Так это пока живой жалко, когда умрет, жалеть будет некому.
И все же, какую войну прошли, а сколько надо еще сделать всего! Он вспомнил свой ужас, когда узнал о нападении Гитлера. Он знал, что это случится, но верил, что у него есть хотя бы год – до следующей весны. А там многое что могло случиться. Можно было попробовать сделать, чтобы Адольф так застрял на Западе, что о Востоке и не помышлял бы. Но, к сожалению, думал Сталин, империалисты, своей тайной помощью, кредитами и прочим, убедили его идти на СССР. И тогда, летом 41-го, четыре года назад, было время, когда он, слушая доклады о поражениях, о продвижении Вермахта, о наших потерях, порой в душе испытывал самую настоящую панику и ему хотелось убежать, спрятаться: пусть другие воюют, решают вопросы, отдают приказы. И многие это его состояние тогда видели, но большинства из них уже нет. Как он сумел тогда взять себя в руки, он и сам не знает. Только своей железной волей, той самой, которая позволила ему из обычного боевика, грабежами добывающего деньги для партийной верхушки, барствующей в Швейцарии, прийти к самой вершине власти в самой большой стране мира.
И сейчас, глядя на буйство зелени за окном, Иосиф Виссарионович вспомнил вдруг родную Грузию и время, когда он был молодым, здоровым, дерзким и глупым, как все молодые. Он привычно, совсем уже по-стариковски вздохнул и подумал: что можно отдать за молодость?
***
У Бесо и Кеке Джугашвили было всего трое детей – три сына. Первого назвали Михаил, и он прожил всего одну неделю. Второму досталось имя Георгий, этот всего лишь пять дней де дотянул до своего полугодия. Выжил и вырос лишь третий – Иосиф, будущий «вождь народов». Почему именно он из троих? – Судьба, предначертание, рок? Иосиф последнее время часто размышлял об этом.
