– Я очень сожалею, Гордон, – произнес д-р Саперб, снова обращаясь к мистеру Ругге. – Очевидно, мне уже никак не удастся продолжить начатый мною курс лечения.

– Эти крысы хотят, чтобы я принимал медикаменты, – с горечью промолвил Ругге. – И они прекрасно понимают, что эти таблетки вызывают у меня тошноту. У меня такой своеобразный организм, что они для меня просто яд.

– Интересно наблюдать, – пролепетал один из репортеров-роботов, обращаясь, скорее всего, к своей телеаудитории, – стоическую верность пациента своему психоаналитику. И действительно, почему должно быть иначе?

Этот человек вот уже много лет полагается на действенность психоанализа.

– Шесть лет, – уточнил Ругге. – И при необходимости продолжал бы еще столько же.

Приложив платочек к глазам, Аманда Коннерс начала тихонько плакать.

Пока д– ра Саперба в сопровождении двух фараонов в штатском и целого наряда полиции Сан-Франциско в мундира вели к поджидавшей их патрульной машине, из толпы еще раз раздались, правда, не очень-то громкие возгласы в поддержку д-ра Саперба. Но, как он не преминул заметить, толпа эта состояла в большинстве своем из людей далеко немолодых. Это все были реликты той более ранней эпохи, когда психоанализа был весьма респектабельным ремеслом; как и он сам, эти люди были частицей совсем иной эпохи. Ему очень хотелось увидеть в этой толпе бы несколько молодых людей, но таковых в ней не оказалось.

В полицейском участке человек с худым лицом в плотном пальто, попыхивая филиппинской сигарой ручной работы «Бела Кинг», выглянул из окна, затем посмотрел на часы и стал беспокойно шагать по комнате.

Он только-только отложил сигару и начал было готовиться к тому, чтобы раскурить другую, как в поле зрения попала полицейская машина. Он сразу же поспешил наружу, на приемную платформу, где полиция уже готовилась в обработке привезенного арестанта.

– Доктор, – сказал он, меня зовут Уайлдер Пэмброук. Мне бы хотелось переговорить с вами.

Он кивнул полицейским, и они отступили назад, высвободив д-ра Саперба.

– Пройдемте внутрь. Я временно оккупировал комнату на втором этаже. Я задержу вас совсем ненадолго.

– Вы не из городской полиции, – предположил д-р Саперб, окинув его проницательным взглядом. – Вы, скорее всего, из НП.

Теперь он казался встревоженным.

По пути к лифту Пэмброук произнес:

– Считайте меня просто одной из заинтересованных сторон, – и продолжил, понизив голос, когда мимо них проследовала группа служащих полиции, – заинтересованной в том, чтобы вновь увидеть вас в вашем кабинете, оказывающим психотерапевтическую помощь своим пациентам.

– У вас есть на это соответствующие полномочия? – спросил Саперб.

– Полагаю, что да.

Подошла кабина лифта, и они оба прошли в нее.

– На то, чтобы вернуть вас туда, назад, уйдет, тем не менее, примерно час. Пожалуйста, наберитесь терпения.

Пэмброук раскурил свежую сигару. Сапербу он сигары не предложил.

– Разрешите задать вопрос… Какое учреждение вы представляете?

– Я уже сказал, – в голосе Пэмброука зазвучали раздраженные нотки. Просто считайте меня заинтересованной стороной. Неужели непонятно?

Он бросил в сторону Саперба злой взгляд, после чего они оба молчали, пока лифт не доставил их на второй этаж.

– Прошу прощения за резкость, – произнес Пэмброук, когда они шли по коридору, – но меня очень беспокоит ваш арест. Я очень этим расстроен.

Он отворил дверь, и Саперб осторожно прошел в комнату под номером двести девять.

– Разумеется, я почти всегда готов расстроиться по тому или иному поводу. Такая у меня, можно сказать, работа. Так же, как ваша работа включает в себя обязательный для вас элемент, состоящий в том, чтобы не позволять себе самому становиться эмоционально вовлеченным.

Он улыбнулся, но д-р Саперб воздержался от ответной улыбки. Он сейчас очень скован, чтобы улыбаться, отметил про себя Пэмброук. Такая реакция Саперба вполне соответствовала краткому описанию его характера, содержавшейся в досье на него.

Они осторожно сели друг напротив друга.

– С вами собирается проконсультироваться один человек, – сказал Пэмброук. – Совсем скоро, намереваясь стать вашим постоянным пациентом.

Понятно? Поэтому-то мы и хотим водворить вас снова в ваш кабинет, мы хотим, чтобы он был открыт, дабы у вас была возможность принять его и провести курс лечения.

– П-понятно, – кивнул, произнес д-р Саперб, однако он все еще чувствовал себя очень неловко.

– Что касается остальных – тех, других, кого вы лечите, то нам это совершенно безразлично. То ли им становится еще хуже, то ли они выздоравливают, платят ли они вам огромные суммы или уклоняются от уплаты за лечение – нам абсолютно все равно. Нас интересует только этот отдельный человек.

– И после того, как он вылечится, – спросил Саперб, – тогда вы снова меня прикроете? Как и всех прочих психоаналитиков?

– Вот тогда и поговорим об этом. Но не сейчас.

– Кто этот человек?

– Этого я вам не скажу.

– Насколько я понимаю, – произнес д-р Саперб после некоторой паузы, вы прибегли к помощи аппаратуры фон Лессинджера для перемещения во времени с целью выяснения, каков будет результат моего лечения этого человека?

– Да, – ответил Пэмброук.

– Значит, у вас нет на сей счет сомнений. Я окажусь в состоянии его вылечить.

– Совсем наоборот, – сказал Пэмброук. – Вам не удастся ничем ему помочь; это как раз именно то, для чего вы нам и понадобились. Если бы он прошел курс лечения с помощью медикаментозных средств, то его душевное равновесие восстановилось бы обязательно. А для нас чрезвычайно важно, чтобы он и дальше оставался больным. Поэтому, поймите нас, доктор, нам необходимо существование хотя бы одного шарлатана – одного практикующего психоаналитика.

Пэмброук еще раз тщательно раскурил сигару.

– Поэтому наиглавнейшее наше предписание таково: не отвергать никого из новых пациентов. Понимаете? Какими бы безумными – или скорее, какими бы явно здоровыми – они вам ни показались.

Он улыбнулся. Его забавляла та скованность, которую продолжал испытывать психоаналитик.

Свет поздно горел в огромном многоквартирном жилом доме «Авраам Линкольн». Поскольку это был вечер Дня поминовения усопших, жильцам, всем шестистам, предписывалось в соответствии с договором найма собраться внизу, в размещавшемся в подвальном помещении здания зале для общих собраний. Вот они и проходили в зал – мужчины, женщины и дети; в дверях Винс Страйкрок, напустив на себя деловой, важный вид будто он солидный правительственный чиновник, при помощи их нового паспортного считывателя проверял документы по очереди всех без исключения, чтобы удостовериться в том, чтобы не проник сюда кто-нибудь посторонний из другого квартирного муниципального дома. Жильцы добродушно предъявляли ему свои документы, и вся процедура отнимала совсем немного времени.

– Эй, Винс, насколько нас задержат эта твоя механизация? – спросил старик Джо Пард, старейший по возрасту жилец дома; он въехал сюда с женой и двумя детьми еще в тот самый день, в мае 1992 года, когда это только что построенное здание только-только открылось для заседания. Жена его уже скончалась, дети повырастали, сами обзавелись семьями и съехали в другие дома, но Джо остался.

– Совсем ненадолго, – спокойно ответил Винс, – но зато исключены какие бы то ни было ошибки. Автоматику не проведешь – она начисто лишена субъективности.

До сих пор, выполняя в качестве общественного поручения обязанности вахтера, он пропускал входящих, полагаясь, в основном, на свою способность узнавать их. Но именно поэтому он как-то пропустил парочку хулиганов из «Дворца Родин Хилл», и они испортили все собрание своими вопросами и репликами. Больше такое не повторится; Винс Страйкрок поклялся в этом, поклялся себе и своим соседям по дому. И отнесся к этому самым серьезным образом.