Находясь под воздействием новых для меня чувств, я думаю одновременно на двух языках: родном, русском, и на языке детства-фарси. Это параллельное мышление позволяет мне изъясниться в необыкновенной, смешанной речевой форме, которая на слух звучит необычайно красиво, а по содержанию представляет собой любовную лирику.

   Я говорю всего минут пять. Но Наташа перестает плакать и поворачивается ко мне. Глядя расширившимися, словно в гипнотическом трансе, зрачками, она произносит:

  - Только не убеждай, что сам сочинил. Где-то слышала уже.

  Я достаю из кармана мятую сигарету без фильтра и прикуриваю от свечи. Выпустив облако едкого дыма, с апломбом замечаю:

  - Конечно, не берусь утверждать, что не плагиат. Но при общении с прекрасным полом главное - это не то, что говоришь, а то, как говоришь!

   Наташа, выслушав эту ерунду, насмешливо качает головой, а затем, подвинув ко мне пачку 'фирменных' сигарет, просит:

  - Мне тоже прикури!

  - Кажется, ты и так достаточно выкурила, - говорю я, легонько щелкнув пальцами по ее 'пепельнице', и предлагаю, - давай попробуем напиток из твоей бутылочки!

  - Пробуй, я не хочу. Что-то я вообще ничего не хочу. Дура я, наверное!

   Повертев в руках, я ставлю бутылку на прежнее место. Какая она дура? У меня от дур такого сердечного волнения, какое я сейчас испытываю, не бывает!

  - Почему ты носишь столько золота?- спрашиваю я, и тут же откровенно признаюсь себе, что задал вопрос совершенно напрасно, он совсем не подходит к моменту. Однако Наташа находит его вполне нормальным и отвечает:

  - Ха, подарок к свадьбе. Скоро замуж выхожу. Мой будущий муж толстый, глупый, противный и разъезжает на доставшемся ему по наследству номенклатурном автомобиле. Завтра возвращается из командировки в район. Мрак.

  - М - да... а ты о нем ничего, ласково так! - говорю я, затягиваясь сигаретой.

  - Он другого, не заслуживает! - резко произносит Наташа.

   Заметно, что мыслью она уносится куда-то. Устанавливается неловкая тишина, в которой слышна отдаленная работа оборудования. Через несколько минут я поднимаюсь, скидываю рубашку (она мокрая от пота) и иду к двери в диспетчерскую. Мне показалось, что сработала сигнализация аварийного режима. А если откровенно, я пошел, чтобы пауза не была такой мучительной: ни общих знакомых, ни точек соприкосновения по интересам.

   В дверном проеме я, бросив взгляд на центральное табло, констатирую, что с оборудованием все порядке, и у меня вдруг возникает желание закрыть эту дверь, отгородится от мира приборов, будто они мешают, или даже, с любопытством подглядывают за нами. Я поворачиваюсь к Наташе, чтобы спросить у нее разрешения, и вижу, что она смотрит на меня, на мой обнажённый торс, хорошо освещенный электрическим светом из зала, каким-то особенным взглядом. Я неожиданно чувствую, что ей в эту минуту хочется ощущения близости красивого мужского тела. И от ее влечения ко мне, меня самого тянет к ней до помутнения рассудка.

   Завершение этой истории я помню так: солнечным утром мы сидим в моей машине около какого-то правительственного учреждения, куда я ее подвез, и никак не можем расстаться. Я беспрерывно говорю, как ее люблю. Наташа в ответ тяжко вздыхает, и, глядя в небо, говорит:

  - Сегодня приезжает мой, так называемый! Ох, Гриша, очень жаль, что наша ночь не может перейти в наш день! - после чего резко открывает дверцу машины и идет от меня, как уходят от любимого, как пытаются уйти навсегда. Я провожаю ее взглядом в смятении. Что оставила мне эта птичка в золотой клетке, открыть которую можно только золотым ключиком, мне не по карману? Похоже, сердечную боль и страсть, что мне без нее никогда не утолить..

   ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

  Я поднимаю трубку рабочего телефона и слышу:

  - Ха, ну и как живешь?

  Фамильярный, надо отметить, вопросик. Не могу сообразить, что за женщина его задает.

  - Плохо! - отвечаю я.

  - Неправда! Я тебя часто вижу, выглядишь отлично!

   Узнал! Это Наташа. Та ночь, год воспоминаний о ней! Возможно ли? Позвонила спустя столько времени! Почему-то я представлял, что стоит ее услышать или увидеть, со мною обязательно что-то произойдет. Ничего подобного, даже легкого волнения нет.

  - Всю правду обо мне может знать только одна - единственная! - говорю я.