Поколебавшись несколько секунд, тот честно признался:

– Нет!

– В таком случае я вас прошу быть покороче. О чем идет речь?

– Ну так вот, – сказал Шабёй. – Сегодня утром месье Тернье был так любезен, что показал мне свою фабрику. Интересное, очень интересное это занятие – производство игрушек… Создается впечатление… как бы это сказать… что сбылась твоя давнишняя мечта… ты словно попадаешь в мастерские Деда Мороза…

«Еще и поэт, ко всему прочему, – подумал Филипп. – Да, сегодня он явно какой-то другой!»

– В ходе нашей бессвязной беседы, – продолжал Шабёй, – месье Тернье обмолвился, что вы с супругой намеревались совершить путешествие в Бразилию…

– Да, верно. И что же?

– Нельзя ли поинтересоваться причинами? Широким жестом Филипп указал на полки своего книжного шкафа.

– Ответ вот здесь, в книгах, которые вы видите. Посетив цеха Тернье, вы осуществили давнишнюю детскую мечту… Моя мечта – это Латинская Америка. Тем более что я, как вы знаете, писатель.

Он замолчал, чтобы взять сигарету из пачки «Голуаз», которая валялась рядом с пишущей машинкой. Шабёй набивал трубку.

– Вы по-прежнему собираетесь туда поехать?

– Возможно. Друзья мне настоятельно рекомендуют сделать это.

– Когда отъезд?

– Я сказал «возможно»… Как я могу вам назвать сейчас точную дату?

– Вы поедете… один?

Намек был лишь слегка замаскирован. Уже готовый рассердиться, Филипп подумал вдруг о шаткости своего положения, их положения с Раймондой. Не думал ли о Раймонде также и инспектор, задавая свой вопрос?

– Очевидно, – ответил Филипп, не замечая наглости.

– Очевидно, – повторил полицейский, раскуривая трубку.

Пресный запах светлого табака распространился по комнате.

– С первого дня работы в полиции, – вновь заговорил он, выпячивая грудь, словно у него за плечами была длинная и блестящая карьера, – с самого первого дня я всегда поражался ненадежности свидетельских показаний…

Его мысль прозвучала совсем невпопад, но он, по-видимому, был удовлетворен таким переходом, потому что сказал:

– Так и с Тернье, если бы я захотел… Вопрос профессионального мастерства, не так ли… – Он вскинул свою маленькую головку и выдохнул в потолок большой клуб дыма. – Мне почти удалось заставить его сказать, что он не так уж и уверен в том, что вы приезжали в Мулен в ту субботу, когда случилась трагедия.

Он блефовал. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на его хитрое выражение лица. Поэтому Филипп ответил примерно в том же духе:

– Testis unus, testis nullus,[4] где-то я это уже читал. Шабёй покосился на него краем глаза.

– В вашем случае, например… – Можно было подумать, что он читает лекцию по криминологии неофиту. – В вашем случае основным является свидетельское показание Люсетты Тернье. Она вас встречает, она подтверждает время вашего приезда…

– Какую же тогда роль вы отводите ее брату?

– Если я правильно понял, Робер Тернье прибыл гораздо позже.

– Значит, вы плохо поняли, – отрезал Филипп. – Они оба были там.

«Testis unus, testis nullus». Почему полицейский так настойчиво стремился разрушить алиби, которое никто не подвергал сомнению? Филипп припер его к стенке:

– Это Робер вам сказал, что он пришел позже? Попав в собственную западню, Шабёй попытался выбраться из нее:

– Я этого не говорил… Вы неверно истолковали…

– Я ничего не придумываю… Я повторяю ваши же слова, а вы обвиняете меня в неверном их истолковании.

– Ну, скажем, я неточно выразился, – извинился Шабёй, продолжая давать задний ход. – Человеку свойственно ошибаться… Я едва успел просмотреть его показания.

– Тогда мой вам совет: перечитайте их! И сами выиграете время и не будете отнимать его у других.

Несмотря на его добрые намерения, Филипп распалялся. Разговор грозил принять неприятный оборот. По разным, почти взаимоисключающим причинам ни одному из мужчин этого не хотелось, и чтобы вконец не разругаться, они умолкли.

На какое-то время забытая в пылу спора Раймонда, находившаяся в соседней комнате, вновь выступила на передний план тревог Филиппа. Он опасался той минуты, когда все трое соберутся вместе, и поскольку этого нельзя было избежать, а также потому, что он считал позиции Шабёя весьма непрочными, Филипп решил расставить точки над «i» как можно скорее, до того как полицейский успеет снова овладеть собой.

– Если это все, что вы хотели узнать…

Он форсировал ход событий, нервничал, вымученно улыбался, не в силах сделать свою улыбку более приветливой. «Главное, – говорил он себе, – это поскорее выпроводить его… пока у него не возникло желания заглянуть в паспорт Раймонды». И что за дурь на нее нашла?.. Непременно надо надрать ей уши… если все закончится хорошо.

Он внушал самому себе: «Все будет хорошо!.. Все должно быть хорошо…»

Однако в прихожей он вдруг почувствовал слабость. Он испугался, что замысловатая конструкция, сооруженная в поддержку преступления, рухнет и похоронит под обломками и его самого, и его сообщницу. Задыхаясь от волнения, он вошел в гостиную.

Комната была пуста!

О недавнем присутствии Раймонды в гостиной свидетельствовал лишь окурок «Пел-Мел», еще тлевший в пепельнице, да оставленный на виду на круглом столике листок, вырванный из блокнота. Своим вытянутым элегантным почерком посетительница начертала на клочке бумаги несколько строк…

«Дорогой друг.

Я не могу, к сожалению, ждать окончания вашей беседы, так как на самом деле очень тороплюсь. Простите мне мою маленькую ложь и то, что я ухожу не попрощавшись, но я не хотела мешать вашему разговору с господином инспектором, который, очевидно, имеет сообщить вам нечто важное.

Думаю, мне не составит труда поймать такси где-нибудь поблизости. На прощание примите еще раз мои соболезнования в связи с постигшим вас несчастьем. Я знаю, как вы были привязаны друг к другу. Пускай же память о нашей дорогой усопшей служит вам такой же поддержкой, как если бы она была еще жива. Я же буду продолжать соединять вас в моих молитвах.

Симона Леруа»

Конструкция не рухнула. Напротив, она стала еще прочнее. Освобожденный от давившего ему на грудь бремени, Филипп глубоко вздохнул.

– Итак, – сказал Шабёй, обозленный, как никогда, – она ушла… Почему?

Не говоря ни слова, Филипп протянул ему записку. Про себя же подумал: «Гениально… Она просто умница!»

Предав ее проклятию, он теперь безмерно восхищался ею. Она не только нашла способ улизнуть, избежав таким образом нежелательных вопросов, но и слова послания были подобраны так точно, что сразу направляли мысли полицейского в нужное русло. И даже сама подпись являлась, очевидно, способом сообщить Филиппу фальшивое имя, которым она сама себя окрестила.

– Жаль! – буркнул Шабёй, раздосадованный. – Если бы я знал, что она уйдет, я бы не стал вас задерживать.

Он перечитал записку. Заключительные фразы, вероятно, произвели на него особенно глубокое впечатление, так как он с проникновенным видом покачал птичьей головкой.

– Вы позволите? – сказал Филипп, беря письмо. Он, в свою очередь, перечитал его, затем с сокрушенным видом сложил пополам и сунул к себе в карман.

– Она была очень дружна с мадам Сериньян?

– Не могу вам сказать точно, – не моргнув, ответил Филипп. – Женская дружба вспыхивает неожиданно и так же быстро гаснет.

Он прибегнул к литературным изыскам, дабы поддержать уже затухавший разговор. У него не было конкретного предлога, чтобы выпроводить Шабёя, и теперь, когда опасность миновала, он готов был вытерпеть все.

– Тем не менее она женщина… как бы это сказать… – Шабёй подыскивал слово, как и раньше, когда хотел выразить свои чувства после посещения фабрики игрушек. – Женщина тонкая… умная… Думаю, не ошибусь, если назову ее натурой исключительной… Я бы хотел еще раз увидеться с ней…