– Если клубничное?

– Больше, чем клубничное.

– А если банановое?

Я покачала головой:

– Больше!

Дот радостно захихикала и наклонилась ко мне. – Правда, больше, чем банановое? Я чмокнула ее в нос.

– Больше, чем любое мороженое в целом свете!

Дот отбросила книжку на траву и растянулась рядом со мной, ветерок раздувал ее длинные волосы.

– А у тебя за ухом одуванчик.

– Точно.

– Почему?

– Они мои любимые цветы, – соврала я.

– Больше, чем нарциссы?

– Больше, чем любые цветы во всей вселенной, – я решила сразу пресечь дальнейшие вопросы, потому что входная дверь открылась, и в холле раздались шаги. Я села, прислушиваясь. Дот непонимающе уставилась на меня.

– Мама с папой, – объяснила я.

Дот вскочила на ноги, но что-то в голосах родителей заставило меня схватить ее за руку и остановить. Через открытое окно было слышно – они ссорятся. Я нырнула за куст, дернула Дот за собой. Та засмеялась, полагая, что это какая-то игра, а я осторожно раздвинула листья.

Мама шваркнула чашку на кухонный стол.

– Как ты мог на это согласиться!

– А что я должен был сделать?

Мама сердито ткнула выключатель ни в чем не повинного чайника.

– Поговорить со мной! Посоветоваться!

– Как я мог? Тебя же не было в палате!

– Это не оправдание.

– Он их дедушка, Джейн. Он имеет право их видеть.

– Не говори ерунды! Они сто лет про него знать не знали.

– Тем важнее для них побыть с ним рядом сейчас, пока не поздно.

Мама закатила глаза. Дот крутилась и вертелась, норовя вырваться. Я зажала ей рот рукой и сделала страшные глаза: ш-ш-ш! Мама выхватила из ящика чайную ложку и со стуком задвинула ящик на место.

– Мы давным-давно все решили. Давным-давно! Я не собираюсь начинать все сначала, только потому, что твой папаша слегка…

– У него был удар!

Мама швырнула ложку в чашку.

– Это ничего не меняет! Ровным счетом ничего! И вообще на чьей ты стороне?

– Не должно быть никаких сторон, Джейн. Я больше не желаю этого. Мы одна семья.

– Расскажи об этом своему… – начала было мама, но тут Дот укусила меня за палец и вырвалась на свободу.

Что я могла поделать? Она умчалась на всех парах, прошлась колесом по лужайке, выставив напоказ свои трусики, и под конец грохнулась на траву. Мама с папой изумленно глядели в окно, а Дот сорвала одуванчик – только этот был белый, пушистый; целый шарик таких невесомых штучек, похожих на мертвых фей. Солнце зашло за тучку, Дот сильно дунула, и одуванчика не стало. И, мистер Харрис, на этом я заканчиваю, потому что устала, и к тому же у меня левая нога затекла.

Зои

Сказочная ул., 1

Бат

2 сентября

Уважаемый мистер Харрис!

Знаете, чем хорош этот сарай? Здесь нет посторонних глаз. Вообще ничьих глаз. Только восемь паучьих, и те на меня не смотрят. Паук посиживает на своей паутине на подоконнике и таращится в окно на силуэт дерева, на облако, на серп луны, серебром отражающийся в его глазах. О мухах небось мечтает или еще о чем.

Завтра будет иначе. Снова будут глаза. Печальные и любопытные, бесстыдно пялящиеся и старающиеся не смотреть мне в лицо, но поглядывающие исподтишка, когда я вхожу в школу. Никуда от них не спрячешься, даже в туалете (если вы об этом подумали). В прошлом семестре несколько девчонок подкараулили меня, когда я выходила из кабинки, подскочили, окружили. Все-то им хотелось знать – что да как, где да когда (только не кто), потому что они все были на его похоронах.

Вопросы вопросы вопросы вопросы – именно так: громче, громче… Я не знала, что им сказать. Это становилось подозрительным, нужно было найти какие-то слова, но в голове зияла черная дыра. Вакуум. Ни единого слова. По спине пошла испарина, меня словно проткнули раскаленной спицей от темени до копчика. Я до отказа отвернула кран. Вода с брызгами хлестала мне на руки, пытаясь смыть вину. Я скребла руки изо всей мочи, все сильнее, сильнее. И хватала ртом воздух, все быстрее, быстрее. А девчонки подбирались все ближе, ближе… Я не могла выносить этого ни секундой дольше и бросилась наутек, а в дверях налетела на нашу учительницу английского. Та только глянула на меня и сразу потащила к себе в кабинет.

Там на стене висел портрет леди Макбет, а под ним цитата: «Прочь, проклятое пятно!»⁶ Я не знаю, мистер Харрис, знакомы ли вы с Шекспиром, но, если вам интересно – леди Макбет сокрушалась не из-за прыщика на подбородке. Я таращилась на окровавленные руки леди Макбет, и мои собственные руки ужас как дрожали.

– Ну полно, полно. Посиди тут спокойненько. И не волнуйся – мы никуда не торопимся, – участливо приговаривала миссис Макклин. Интересно, она это всерьез? То есть я буду сидеть за ее столом со стопкой тетрадок до скончания времен и мне полегчает? Я терпела из последних сил, а она похлопывала меня по руке, требовала, чтоб я дышала, уверяла, что я молодец, храбрая девочка и что ей ужасно жалко. Будто не я, а она виновата в том, что тело его лежит в гробу.

Вот это страшнее всего – знать, что он под землей. С распахнутыми глазами. Карими глазами, так хорошо мне знакомыми. Они вглядываются в мир наверху, но не могут его разглядеть. Рот у него тоже открыт, словно выкрикивает правду, но ни одна живая душа не слышит. Иногда я даже вижу его ногти – окровавленные, обломанные. Он выцарапывает на крышке гроба слова – длинное объяснение того, что произошло 1 мая. Никто никогда не прочтет его под землей.

Но знаете, мистер Харрис, эти письма могут помочь. Быть может, я буду рассказывать, рассказывать вам эту историю, и слова на крышке гроба начнут потихоньку стираться, пока не пропадут совсем. Его ногти заживут, и он сложит руки на груди и, наконец, закроет глаза. А потом приползут черви и примутся за его плоть, но это станет лишь облегчением, и его скелет улыбнется.

Ну, да ладно. Вернемся к прошлогодней истории. Надо вам рассказать, что было дальше, после родительской перепалки из-за дедушки. Они старательно делали вид, будто ничего такого не произошло, но напряженность-то осталась. Да еще какая, хоть ножом режь. Что, вероятно, было бы проще, чем разрезать стейк у меня на тарелке. Раньше мама никогда не портачила с едой, а тут все было пережарено-переварено. Надеюсь, вы не считаете меня неблагодарной. Вам небось тюремная еда до чертиков надоела – все каша да каша, как мне кажется. Я в мюзикле «Оливер!» видела. Стражники-то сами небось пиццу лопают, прямо перед вашей камерой. А запах-то до вас долетает, и у вас, у бедняги, слюнки так и текут, и вы еле сдерживаетесь, чтоб не запеть «О, чудо-еда»⁷ с акцентом кокни⁸.

Если вас это хоть капельку утешит, в тот вечер мамина стряпня была вовсе не чудо – мы уже через пять минут поставили крест на стейке.

– Почему я раньше не видела дедушку? – вдруг жестами спросила Дот.

Папа взял свой бокал, но не отпил ни глотка.

– Ты его видела, солнышко, – отозвалась мама. – Ты просто не помнишь.

– А он мне понравился?

– Ну… ты была еще слишком маленькой, чтобы иметь свое мнение.

– Он выздоровеет?

– Мы надеемся. Хотя сейчас ему очень плохо.

– А завтра ему станет лучше? Или послезавтра? Или послепослезавтра?

– Прекрати задавать дурацкие вопросы, – пробормотала Соф. Дот (она у нас учится читать по губам) озадаченно уставилась на нее. – Прекрати задавать дурацкие вопросы! – нарочно еще быстрее затараторила Соф.

– Софи… – строго обронила мама.

– Дедушка выздоровеет, детка, – жестами ответил папа. Руки у него медлительные, неловкие. – Он в больнице, но ему не хуже.

Мама обняла Дот за плечи, уткнулась носом ей в темя.