– Не переживай.

– А я тоже переживаю! – вдруг объявила Соф. – Ну, там, а вдруг он умрет или типа того?

– Не драматизируй, – вздохнул папа.

Я глянула на напольные часы. До начала вечеринки сорок пять минут. Я принялась насвистывать. Вообще-то обычно я не свищу. Мама проводила меня подозрительным взглядом, когда я понесла к раковине свои тарелки. Кафельный пол холодил босые ноги.

– Куда ты? – поинтересовалась мама.

– Собираться, – ответила я, не смея поднять на нее глаза.

– Куда?

Я бросила в воду нож с вилкой и внимательно следила за пузырьками.

– На вечеринку к Максу.

– На вечеринку? – изумилась мама. – На какую еще вечеринку, Зои?

Я резко повернулась:

– Папа разрешил мне пойти!

Мама свирепо вскинула глаза на папу, а тот подобрал пальцем кетчуп на тарелке, облизал его.

– Она же хорошо вела себя весь день.

На такое я и надеяться не могла. Еле удержалась, чтоб не кинуться его целовать.

– А мне ты не собирался хоть словечко об этом сказать, Саймон?

– Я что, должен обсуждать с тобой каждое свое решение?

– Ах, вот как, значит, у нас теперь будет? – вспыхнула мама. – Ты будешь принимать решения – смехотворные решения, касающиеся всей семьи, не учитывая…

Папа побагровел:

– Не заводись, Джейн! Не перед девочками.

Мама шумно выдохнула, но примолкла. Я двинулась к кухонной двери, а Дот в это время взяла стручок зеленой фасоли и метнула его на тарелку на манер копья.

– Золотая олимпийская медаль! – объявила она (жестами, конечно). – И золото в толкании ядра! – Дот метнула морковку. Та отскочила от локтя Соф и угодила в солонку.

– Мам, скажи ей! – заныла Соф.

– Девочки, прекратите! – прикрикнул папа.

– Опять я виновата, да? – вспылила Соф.

– Оставь, Соф, – вмешалась мама.

– Это несправедливо! – воскликнула Соф, вскинув вверх руку, и при этом ненароком задела стакан. Стакан покатился по столу, заливая все вокруг черносмородиновым соком. Папа чертыхнулся, мама кинулась за полотенцем.

– Так я пошла? – осведомилась я.

– Нет! – рявкнула мама.

– Да! – в ту же секунду отчеканил папа.

Они гневно пожирали друг друга глазами, а капли черносмородинового сока тихо капали на пол.

– Прекрасно! – процедила мама. – Но учти, в одиннадцать я тебя забираю.

Пока мама не передумала, я вылетела из кухни и галопом помчалась к себе в комнату. Там, конечно, был полный порядок – мама приучила. Одежда аккуратно развешана в шкафу, на пурпурном одеяле – ни морщинки. Лампа того же пурпурного цвета точнехонько посередине ночного столика, все до единой книги на полке в изголовье кровати смотрят корешками в одну сторону. Только на письменном столе кавардак – страницы из Биззл Бэззл-бога рассыпаны по всей столешнице, доска для заметок сплошь заклеена стикерами, исписанными подробностями характеров героев и поворотов сюжетной линии.

Никогда в жизни я еще так быстро не собиралась – просто натянула черные джинсы и майку. По-хорошему следовало бы вымыть голову, но, мистер Харрис, не было же времени. Кое-как завязала волосы в хвост, вдела сережки: ничего особенного, ничего девчачьего – простые серебряные кольца. Потом сунула ноги в туфли без каблуков, выскочила из комнаты и запрыгнула в папину машину.

Нужный дом мы сначала услышали, а потом уж увидели. От ударной музыки воздух буквально дрожал. Папа остановился в начале улицы, вдоль которой выстроились одинаковые дома. Маленькие, незатейливые. Такой домик нарисовала бы Дот, если дать ей листок бумаги и карандаш. Два окна сверху, два внизу, дверь посередине и жалкий садик с одним деревцем, террасой и лоскутом газона.

Поодаль, над воротами последнего в ряду домика, танцевали на серебряных тесемках воздушные шары в виде пивных бутылок. Я вылезла из машины, должно быть, с горящими щеками и определенно с пересохшим ртом – помню, я все пыталась сглотнуть и никак не получалось.

– Будь умницей, ладно? – сказал папа, покосившись на шары. – Хватит с меня неприятностей на сегодня.

Это прозвучало так тоскливо, что я снова сунула голову в дверь:

– Ты в порядке?

Папа зевнул, сверкнув пломбами.

– Ничего, справлюсь.

– Дедушка выздоровеет, вот увидишь, – сказала я просто так, чтобы хоть что-нибудь сказать, но мне не терпелось попасть на вечеринку. Папа пристально смотрел в окно, не замечая расфуфыренных девчонок, проковылявших мимо на высоченных каблуках. Сантиметров десять, не меньше. А я-то? Смешно небось выгляжу в своих джинсах и туфлях без каблуков.

– Просто он выглядит таким… Ну, не знаю, старым, что ли.

Я уставилась на свои ноги – пыталась увидеть их чужими глазами.

– Он и есть старый, пап.

– Раньше он марафоны бегал.

Я удивленно вскинула глаза.

– Серьезно?

– Абсолютно. В хорошей был форме. Один раз выбежал из трех часов.

– Это хорошо?

Папа печально улыбнулся.

– Еще как хорошо, детка. И он умел танцевать. И бабушка тоже. Они были той еще парой!

Музыка в доме стала еще громче. К нему стекался народ: парочка под ручку, два парня в клетчатых рубашках, девчонка из старших классов в пестром платье. Я уже не могла устоять на месте. Папа унесся мыслями куда-то далеко-далеко, а вечеринка – вот она, в двух шагах. Мне не хотелось быть невежливой, но время-то уходило – тик-так, тик-так, тик-так. Выждав для приличия несколько секунд, я чмокнула папу в щеку и зашагала к дому, прикидывая на ходу, какая музыка могла нравиться дедушке. И как, интересно, он танцевал, когда ему было столько, сколько мне сейчас, и руки-ноги у него двигались так же хорошо, как у меня.

Я ускорила шаг. Здорово быть сильной, ловкой; здорово не лежать прикованной к больничной койке после удара. Здорово быть молодой. Когда я подошла к террасе, сердце у меня отчаянно стучало. Входная дверь была распахнута настежь, и народ валом валил. У ворот я приостановилась и, сдвинув шары в сторону, загляделась. Честное слово, передо мной открылся не просто холл со старым ковром на полу, а совершенно новый мир. У меня засосало под ложечкой, адреналин покалывал иголочками, словно газировка. Я, мистер Харрис, ощутила собственную молодость как драгоценный дар. Несколько секунд я смаковала это ощущение, затем торопливо зашагала по дорожке, стараясь не наступать на трещины между плитами.

– Перебираешься по камням через быструю речку? Или участвуешь в беге с барьерами на Олимпиаде? – Незнакомый парень сидел на скамейке в палисаднике и в упор разглядывал меня. Карие глаза. Растрепанные светлые волосы, которые, похоже, отроду не встречались с расческой. Довольно высокий. Худощавый. Мускулистые руки скрещены на груди. – Что ты себе представляла? – перекрикивая музыку, спросил он и показал на трещины.

Я пожала плечами.

– Ничего не представляла. Я суеверная, а наступать на трещины дурная примета.

Парень отвернулся.

– Жаль.

– Жаль?

– Я думал, ты во что-то играешь.

– Если хочешь, я и поиграть могу, – откликнулась я, и собственный голос меня поразил. Такой уверенный. Даже кокетливый. Совершенно новый голос.

Заинтригованный, парень снова повернулся ко мне:

– Ладно… вот тебе вопрос. Если бы трещины были чем-то опасным, чем они были бы?

Я на мгновение задумалась; мимо ковыляющей походкой, с ухмылкой оглядев мой наряд, прошествовали три девицы.

– Мышеловками, – ответила я, пытаясь не обращать внимания на девиц.

– Мышеловками? Ты могла бы вообразить все что угодно, а ты выбираешь мышеловки?

– Ну да…

– Ни крокодилы, ни черные расщелины, полные змей. Малюсенькие мышеловочки с кусочками сыра на пружинке.

Я сделала шаг, другой. Мне стало весело.

– Кто говорит про малюсенькие мышеловки? – Я ткнула трещину мыском туфли. – Они могут быть громадными, с ядовитым сыром, с шипами, способными насквозь проткнуть мне ноги.

– Они такие и есть?

Я помедлила. Улыбнулась:

– Нет. Это малюсенькие мышеловочки с кусочками сыра на пружинке.