Некоторое время Герман размышлял, затем провел пальцами по своим темным волосам.

– Как хочешь, брат. – Он вздохнул. – В любом случае я кое-что должен тебе сказать; постараюсь побыстрее.

«Нет, Герман, – подумал я, закатив глаза. – Не надо, не начинай».

– Ты склонен к одержимости; я знаю, что ты ввязался в это расследование, поскольку считаешь, что убийства можно предотвратить и ты знаешь, как это сделать. Бредово и маниакально, Унаи. Кто-то должен тебе это сказать. После того, что произошло с Паулой и детьми, ты так и не стал прежним. Ты утверждал, что видел знаки и еще какие-то нелепости. Лучше выложи все подчистую; ты мой старший брат, я не стану тебя осуждать. Но перестань говорить про это публично, даже в своей компании. Это наши друзья, но люди много чего говорят за твоей спиной. Не зацикливайся на этом деле, хорошо? В Витории у всех сейчас нервы на пределе; даже твои знакомые будут требовать, чтобы ты им что-нибудь рассказал. Такие вещи вытаскивают из людей все самое худшее. В какой-то момент все теряют невинность или наивность.

«Нет никакой невинности или наивности», – мысленно возразил я.

Что я мог ему сказать?

Как-никак, я внук своего деда, который в послевоенные времена, будучи мэром Вильяверде, ворвался с ремнем к кузнецу и связал ему ноги, когда по деревне прошел слух, что тот бьет свою жену.

Все это происходило в сороковые годы, когда гендерное насилие не выходило из домов и никто не вызывал пару гвардейцев, если у соседей слышались крики, потому что те неизменно отвечали: «Это дела мужа и жены, мы не должны вмешиваться». Мой дед думал иначе, и когда я спрашивал его про тот случай, он, как правило, пожимал плечами и бормотал: «Он подлый трус. Только подумай: ударить женщину» – и продолжал свой обед как ни в чем не бывало: вяленый овечий сыр и ежедневный стакан риохи.

Героем я себя не считал, но мне нравилось наводить во вселенной порядок. Пусть не умирает тот, кому еще не время, пусть хотя бы так. Я понимал логический механизм, спрятанный в естественном порядке вещей, понимал даже смерть: несчастный случай, болезнь, старость… Но не мог смириться с существованием извращенцев, творящих свои злодеяния, из-за которых старуха с косой стучится в двери невинных жертв раньше времени.

– Договорились. Спасибо, что не боишься говорить прямо; немногие на такое решаются.

– С тобой иногда трудно, Унаи. Я знаю, что ты многое пережил, но земля вращается, и люди забывают о наших трагедиях, да и тебе не стоит на этом застревать.

– Опять нет, Герман. Опять нет. – Я остановил его, положив руку ему на плечо.

Герман умолк; он был из тех людей, которым хватает ума замолчать, когда это необходимо.

Брат был не просто умен. Недостаток телосложения с лихвой искупали ирония и красноречие, и если, оказавшись перед женской аудиторией, он использовал первые семь секунд, отпуская пару умных шуток, неизбитых и действительно смешных, остальное происходило само собой. Но телосложение также играло свою роль. Герман был крошечного роста, но крепкий. К тому же он был одним из самых элегантных и модных мужчин, которых я встречал в своей жизни. Герман знал наизусть четыре способа завязывать галстук и мог упрекнуть тебя за неудачный выбор носков.

Из-за еженедельного посещения парикмахерской его стрижка всегда была на год моднее моей. С некоторых пор Герман превратился в заправского хипстера: сбривал виски и зачесывал назад челку. Недавно отрастил бороду, которая была ухожена лучше, чем изгородь в Букингемском дворце.

Кроме того, Герман был отличный социальный адаптор. Он знал всю Алаву, и вся Алава знала его: так или иначе, людей с ахондроплазией[24] у нас не так много.

Когда-то я наделал глупостей, защищая его от всяких козлов – сейчас это называют моббинг: дело в том, что в подростковом возрасте любой из нас был на полметра выше Германа… Но если бы понадобилось, я навалял бы любому еще раз. И это я, человек, который никогда не дерется и терпеть не может насилие, к тому же руководствуется чисто практическим соображением: когда ввязываешься в драку, в любом случае проигрываешь.

Повлияло на него также и воспитание, которое дал нам дед, не обращавший внимания на его рост и не позволявший брату себя жалеть.

Если надо было сесть на трактор, а первая ступенька располагалась в пятидесяти сантиметрах от земли, дед говорил: «Хватит сопли жевать, залезай». В итоге Герман придумал способ проникать в кабину, взбираясь по заднему колесу.

Если педали комбайна располагались слишком далеко от его ног, дед помогал изготовить длинные подошвы из самшита, которые Герман привязывал к ботинкам. Он всегда находил способ приспособить свои размеры к размерам этого мира и не пасовал ни перед чем.

Дома Герман учился быть таким, как другие, и переносил это умение на все социальные сферы. Он вырос парнем без комплексов, с блестящими мозгами, к тому же на удивление добрым. Ему стоило больших трудов порвать со своей первой девушкой. С тех пор удача сама шла ему в руки.

Герман быстро понял, что добиться высоких результатов в области права сможет только тот, кто выше среднего уровня, и уж никак не ниже, и это чувство пришлось ему по душе. Он открыл собственную контору на площади Амарика и через несколько лет стал довольно известным консультирующим адвокатом, а также демократичным и любимым начальником для двенадцати сотрудников. Никаких секретов в его успехе не было. Его успех, заключавшийся в желании новых клиентов обратиться за помощью именно к нему, неизменно заставал его на рабочем месте, где он проводил больше часов, чем кто-либо другой. В летние же месяцы мы вместе убирали пшеницу…

Думаю, мы представляли собой странную троицу: дед в своей беретке, брат с его проницательностью и умом и я с моим… сам не знаю чем. Себя я не анализировал. Я не знаю свои характерные черты, по которым меня выделяют другие люди.

Впрочем, теперь знаю. Теперь я полицейский, который поймал самого знаменитого серийного убийцу в истории Витории, но в итоге словил пулю в третью лобную извилину левого полушария.

Завтра меня отключат от аппарата.

Прошло десять дней, а я все еще в коме. Я предусмотрителен, у меня есть бумаги с инструкциями на случай смерти. Я сделал свой жизненный выбор, когда поступил на службу в полицию. Я подписал завещание, согласно которому мой пепел должны рассыпать с вершины Сан-Тирсо, каменного монолита, возвышающегося на гребне нашей сьерры, напротив Вильяверде.

Я знаю, что деду и Герману не так-то просто взобраться с урной по скале высотой сорок метров. Если начать подъем от кустов примерно в десяти метрах по южной стороне массива, первый участок пути относительно прост. Затем становится сложнее, а уж каков спуск – словами не передать. Лучше всего прыгнуть, но это слишком большая высота, к тому же можно упасть и скатиться кубарем вниз по склону, пока твой вольный полет не остановят заросли самшита. Вот я и говорю, что сложно.

Но они это сделают.

Изобретут какой-нибудь хитрый и логичный способ – и сделают.

Я в них не сомневаюсь.

Обрати внимание на различия с предыдущими убийствами. На что намекает убийца, #Кракен?

31 июля, воскресенье

В шашлычную «Мачете» я вошел около десяти часов вечера. Вся компания была в сборе, праздновали день рождения Чаби, самого юного из нас, и сняли сводчатый зал, отделанный камнем.

Едва войдя, я сразу понял, что ужин дастся мне нелегко: увидев меня в дверях, друзья как по команде перестали жевать.

– Добрый вечер, Чаби. С днем рождения, – сказал я самым обычным тоном, на который только был способен.

Тот улыбнулся уголками рта и отвел взгляд.

Я сел на единственное свободное место, оказавшись во главе стола, между Нереей и Мартиной, девушкой моего брата, на чьем лице изобразилась ободряющая улыбка.