Литмир - Электронная Библиотека

30 июля, суббота

На рассвете следующего дня я отправился в Вильяверде, крошечную деревню с семнадцатью жителями, где бабушка и дедушка воспитывали меня и Германа, когда пропали мои родители, то есть несколько жизней назад.

Мне нравилось ехать на юг ранним утром – через перевал Витории, по буковому лесу, по серпантину Бахаури, мимо сосновой рощи, где когда-то изменилась вся моя жизнь.

Вильяверде располагался в 40 километрах от Витории, у подножия Алавесских гор напротив Кантабрийской сьерры, или сьерры Толоньо, как называли ее в последнее время. Мы, аборигены, не любим наименования на официальных картах Алавы. В детстве я привык видеть перед собой густую чащу буков, дубов и орешника, стоило мне выглянуть за тяжелую деревянную калитку в трехсотлетнем доме моих предков, одном из массивных строений с каменными стенами толщиной в метр, где продукты хранились не в холодильнике, а в леднике под оставшимся с зимы льдом, подальше от огня, пылавшего под низкой широкой плитой.

Я припарковался под балконом, на котором дед держал горшки с красными бегониями, несмотря на то, что южный ветер всякий раз высушивал бедные растения и деду приходилось растить их с нуля. Но он привык снова и снова начинать сначала. Таково свойство моего деда: несмотря на уже почти столетнее сердце, он никогда не сидел сложа руки.

«Нечего сопли жевать, берись за работу», – только и говорил он. И сам так поступал. Всегда при деле.

Улицы Вильяверде были в это время пустынны, но тишину разбил автомобильный гудок: грузовичок пекаря из Бернедо вкатился вверх по склону и остановился напротив меня.

– Привет, Унаи, – воскликнул пекарь. – Что будешь брать, бисквит или сдобу? Может, пирожок или бублик?

Я собирался поймать пакет с горячей и ароматной выпечкой, когда кто-то тронул меня за плечо.

– Я заказал еще три сдобы, – послышался хриплый голос деда.

– Вот они, тут, специально для тебя. – Парень на прощание кивнул, захлопнул задние дверцы и исчез, окутав нас напоследок вкусным запахом свежеиспеченного хлеба.

Я обернулся к деду и улыбнулся. Дед отлично знал, от чего мы с Германом теряли голову. Эти свежеиспеченные сдобы, приправленные горячим чорисо[23] и пропитанные ароматным острым соусом, были лучшей закуской после рабочего утра в горах.

– Что у нас на сегодня, дедушка?

– Твой братишка появился раньше тебя, он уже давно обрабатывает орешник.

Дед зашел в дом и сразу вышел назад, неся в руках две косы.

– Отлично, сейчас переоденусь, и пойдем к нему на подмогу.

Я в два прыжка поднялся по лестнице, вошел в мою детскую комнату и надел видавшие виды джинсы, белую рубашку и горные ботинки.

С косами на плече мы молча шагали по мощеным деревенским улицам; иногда дед останавливался и поправлял беретку. На нем был рабочий комбинезон цвета индиго. Дед был коренаст и энергичен, во время ходьбы чуть наклонялся вперед. Говорил не слишком много – ему не нужны были слова, чтобы быть правым; он просто всегда был прав, вот и все. Это была правда простых здравомыслящих людей.

– Дедушка, я привез печенье из «Гойи», но сперва ты должен показать мне результаты анализов, – сказал я ему по дороге. – Как твой холестерин?

Дед пожал плечами и посмотрел куда-то вдаль.

– Не знаю, не успел глянуть, – соврал он.

– Ага, – ответил я, не поверив. – Снова подскочил. Ты должен следить за собой, дедушка. Не оставлю коробку в Вильяверде – уверен, что ты съешь все печенья за один присест.

Дед снова посмотрел куда-то вдаль с притворной гримасой безразличия.

– Ладно, попробую пару штучек, – подытожил он и поправил беретку.

Я про себя усмехнулся.

– Да, дедушка. Пару штучек.

Мы прошли мимо церкви и оказались в другой эпохе – в верхней части деревни, где когда-то молотили и провеивали пшеницу, чтобы получить зерно. Сейчас окружающие ее сеновалы ремонтировались благодаря стремлению жителей сохранить их в первоначальном виде. На выходе из деревни, пройдя по дороге вдоль поделенных на равные участки полей и спустившись по склону, мы оказались у моста через реку Эга, затем на лугу, тянувшемся вдоль берегов, где разросшиеся кусты орешника затеняли друг друга, а ветки и сорняки так разрослись, что мы едва могли пройти.

Там нас поджидал Герман. Он также был в комбинезоне цвета индиго, сшитом по его невысокому росту, и решительно скашивал молодые побеги, словно не знал, что завтра они вновь разрастутся.

Обычно мы с братом выкладывались по полной, если дед нас о чем-то просил. Это было то немногое, что мы могли для него сделать. Деду было почти сто лет, и он продолжал воспитывать нас с той бесхитростной мудростью, которую я когда-то хотел у него перенять.

– Приедет Мартина? – спросил Герман, посмотрев на смартфоне время.

– Да, в полдень. Останется пообедать.

– Отлично, – сказал я, улыбнувшись. Наша маленькая семья была очень благодарна девушке моего брата за женское внимание.

Мартина была подружкой Германа уже четвертый год. Она работала в социальной службе – семейном посредничестве – неподалеку от моего офиса в Лакуа, и мы часто обедали вместе. У нее был спокойный мелодичный голос человека, раздающего бескорыстную любовь и поддержку, глазки цвета киви и кое-как стриженные, но уже отрастающие волосы. Мартина перенесла довольно агрессивную форму рака, после чего облысела и потеряла мышечную массу, но решимость и воля, проявленные ею в течение всего курса химиотерапии, когда-то стали для меня примером, чтобы выбраться из апатии, куда я погрузился два года назад, пройдя через свой собственный ад.

Наблюдать за тем, как Мартина без единой жалобы расчесывает свои черные волосы и отправляется на работу улаживать чужие разводы и подыскивать опекунов, чтобы затем мы с Германом забрали ее, обессилевшую, на машине, помогало отбросить привычный скепсис и овладевшее мною с некоторых пор нежелание жить и вновь научиться ценить то, что меня окружает: здоровье, друзей, деда, брата, Мартину, работу, позволяющую очистить город от субъектов, готовых портить жизнь горожанам…

Я перестал думать о темных делишках и сосредоточился на свежей поросли, которую предстояло скосить. Через четыре часа, внимательно осмотрев плоды нашего труда, срезанные и собранные ветки и сорняки, дед достал из кармана красное яблоко.

– А ну-ка, покажи мне экзему, сынок, – обратился он к Герману.

Брат закатал штанину и показал пятно, красневшее у него на щиколотке. Дед достал швейцарский армейский нож, порезал яблоко на равные четвертинки и натер ими кожу Германа. Затем соединил четвертинки обратно, стянул веревкой и закопал в землю.

– Можешь гнить на здоровье, – прошептал он яблоку.

По его словам, как только яблоко сгниет, экзема Германа исчезнет. По правде сказать, дед использовал яблоки при любом удобном случае: бородавки, ожоги… Я слишком долго изучал разные науки, чтобы верить в такие вещи, да и дед был слишком практичен, чтобы доверять суевериям, но, так или иначе, его народное средство неизменно действовало.

Закончив свое врачевание, дед улегся у подножия дерева, устроился поудобнее и через несколько минут громко захрапел.

Мы с Германом тоже присели, прислонившись к самому старому орешнику, усталые, но довольные.

– Я прочитал статью про двойные убийства, – сказал Герман, сорвал стебелек травы и засунул себе в рот.

– Кто про них ныне не читал, – пробормотал я, рассматривая горы.

– И что, это дело взвалили на тебя?

– Ага.

– Не хочешь про это говорить?

– Пока нет.

– Пока нет? Что это значит?

– Это значит, что захочу чуть позже, когда дело хоть немного продвинется. На меня давят сверху, потому что время идет, а результатов никаких. Когда почувствую стресс… тогда и захочу все обсудить. Придется тебе надеть рясу исповедника и выслушать меня, потому что про такое я не смогу говорить больше ни с кем, кроме тебя и Эстибалис. Но сейчас не надо. Пока я справляюсь. Оставлю пока это при себе, договорились?

вернуться

23

Чорисо – сорт свиной колбасы (прим. редакции).

20
{"b":"701683","o":1}