Карлу этот план пришелся по душе, и они сообща выбрали – методом тыка – предмет под номером 354/2/d. Был заполнен соответствующий бланк, и в окошечко за подписью «срочно» поставлена галочка.

– Посмотрим, что нам придет, – сказал Ульф. – Кто знает – а вдруг это окажется бумага для принтера?

Поставленная ими галочка, кажется, сделала свое дело: три часа спустя курьер на мотоцикле доставил им из отдела снабжения небольшую коробку. Ульф расписался: требовалось три подписи от двух сотрудников, причем подпись второго заверяла первые две. Поэтому Ульф, дважды поставив собственную подпись, расписался и за Карла, виртуозно подделав его почерк. В отделе деликатных расследований это была обычная практика: все были согласны, что подделка подписи коллеги иногда значительно упрощает дело. Это касалось всех, кроме Эрика, который, будучи делопроизводителем, права подписи не имел.

– Просто абсурд, – заявил Ульф, выводя три подписи подряд. – Кафкианство какое-то.

Карл и Анна, затаив дыхание, наблюдали, как Ульф распаковывает посылку.

– Точно не бумага для принтера, – заметил Карл. – Коробка слишком маленькая.

– Отправим прямиком обратно, – сказала Анна.

Ульф снял последний слой упаковочной бумаги, под которой оказался собачий поводок. Воздев руку с поводком, он торжественно объявил:

– Это и есть, коллеги, предмет под номером 354/2/d.

Карл расхохотался.

– Теперь все ясно. Хочешь бумагу для принтера – не заказывай номер 354/2/d.

Ульф принялся внимательно изучать поводок.

– Это очень хороший поводок, – сказал он. Прищурившись, он прочел надпись, оттиснутую крошечными буквами на коже: – Да, здесь говорится: «сделано в Китае». Вот это сюрприз. Мне это напомнило одну песню Леонарда Коэна – помните, он там еще поет про то, как некая Сюзанна подарила ему апельсины, привезенные из самого Китая. Мне это всегда казалось загадочным. Но смотрите-ка, тут написано что-то еще… – он снова сощурился. – «Натуральная имитация кожи».

Анна хихикнула.

– Как может быть…

– Нет, не нужно цинизма, – прервал ее Ульф. – Имеется в виду, что производитель приложил все силы к тому, чтобы сымитировать кожу. Эти слова относятся к их bona fides [9]. Эти люди никого не пытаются обмануть: это самая настоящая попытка сымитировать натуру.

Эрик, сидевший у себя за столом, поднял на них глаза:

– Откуда у снабженцев собачий поводок? Разве мы не отказались от собак еще несколько лет назад?

Это заставило Ульфа задуматься. Эрик был прав: подразделение служебных собак было распущено некоторое время назад. Незадолго до того Комиссар полиции объявил, что полицейские силы больше не будут использовать собак для охраны порядка на том основании, что собаки создают у публики неправильное впечатление. Полицейский с собакой – слишком удобная мишень для фотографов из служб новостей, любителей изображать правоохранителей в роли орудия тирании. Шведский полицейский с оскаленным псом, рвущимся с поводка, может при всех своих благих намерениях выглядеть как фигура из кошмарного сна либерала. Объявление Комиссара полиции вызвало волну насмешек и критики, как среди гражданской публики, так и у самих полицейских. Среди политиков, недовольных этим решением, был и родной брат Ульфа, Бьорн Варг, глава партии «Умеренных экстремистов». Бьорн опубликовал заявление, в котором он призывал государство тратить больше денег на тренировку большего количества собак, которые кусали бы больше людей, – «но, конечно, только тех, кто этого заслуживает». Типичная для умеренных экстремистов позиция, подумал тогда Ульф не без некоторого смущения.

Но его брат, однако, на этом не остановился. «Уж если Комиссар считает, что крупные породы – немецкие овчарки или доберманы – могут создать у общественности неправильное впечатление, то почему бы не заменить их на менее агрессивных собак? Прекрасно подойдут, к примеру, пудели. Или таксы. Существует множество пород, которые не производят такого пугающего впечатления, как нынешние полицейские собаки».

Это reductio ad absurdum [10] вызвало у многих улыбку, и, опять же, не только у гражданских.

– Не могут же полицейские силы постоянно ходить на цыпочках вокруг общественности, – обиженно заметил тогда Карл. – Либо мы – полицейские силы, либо какие-то консультанты. Так или иначе предполагается, что мы должны применять силу, и от этого никак не отвертеться.

Ульф вспомнил об этом, размышляя над словами Эрика. Да, кинологические службы были распущены, но у него было ощущение, что полицейские собаки все-таки где-то остались. Может, они теперь работают под прикрытием – например, в уголовной полиции… При этой исключительно нелепой мысли он улыбнулся.

– Тебя что-то щекочет? – спросила Анна.

Ульф посвятил ее в свои размышления.

– Я тут просто подумал, как полицейские собаки могут работать под прикрытием? Ну, в штатском. Они, должно быть, переодеваются кем-то еще? Например, кошками? Или, может, овцами, или козами, а потом как залают – и выдадут себя.

Анна только отмахнулась, но было видно, что мысль ее позабавила. Ей ужасно нравилось Ульфово чувство юмора и непредсказуемые полеты его фантазии. Большинство мужчин воспринимает все настолько буквально, – да и большинство женщин тоже, если уж на то пошло. Поэтому ее всегда радовало и удивляло, когда кто-то умудрялся разглядеть абсурд в самой прозаической ситуации. И у Ульфа это получалось, а вот Джо всегда воспринимал все исключительно серьезно.

И тут Ульф вспомнил.

– Аэропорт! – воскликнул он.

Карл поднял на него недоумевающий взгляд.

– Что насчет аэропорта?

– Мы все еще используем там собак. Ищейки. Я тут говорил недавно с одним инструктором.

Загадка, почему в отделе снабжения имеются поводки, была раскрыта, но ответа на вопрос, что им теперь делать с присланным поводком, так и не было. Анна напомнила коллегам об их плане саботировать систему.

– Отошлите его обратно, – сказала она.

– Да, – ответил Ульф. – Я так и сделаю. Приложу записку, что у нас, мол, создалось впечатление, будто в отделе имеется собака, но оно оказалось ложным.

– У снабженцев чувство юмора отсутствует, – предупредила его Анна. – Я с ними общалась. Исключительно мрачные типы. Бледные и вообще вроде троглодитов.

– Тогда отошлю просто так, без записки, – сказал Ульф и сунул поводок в карман. Он решил, что сделает это попозже, когда у него будет время. Потому что у него на экране только что появилось сообщение из приемной: там его ждала некая дама. Посетительница отказалась сообщать, какое дело привело ее сюда, и имя свое тоже называть не желала, но настаивала на том, что должна встретиться с Ульфом, и ни с кем другим.

«Я сейчас подойду в комнату для собеседований, – написал в ответ Ульф. – Дайте мне пять минут».

Когда Ульф вошел в комнату для собеседований, посетительница уже ждала его там. Она сидела на «гостевом стуле», как его называла Анна, и молча, не сводя глаз, смотрела на картину, висевшую на стене. Это была репродукция пейзажа plein-air [11] кисти Андерса Цорна [12], с тремя купальщицами, одна из которых была полностью обнаженной, а другие две – облачены в полупрозрачные одеяния. Репродукция была приобретена Ульфом во время визита в Гётеборгский художественный музей и в свое время стала объектом голосования среди сотрудников отдела.

– У меня возражений нет, – заявила Анна. – Не вижу здесь потребительского отношения к женщине.

Но у Карла оставались сомнения.

– Но стоит ли вешать подобное изображение в комнате для собеседований? Не стоит забывать, с какими типами приходится иметь дело. Это может… Они могут…

В кабинете повисло молчание.