У стиляг тонкие узкие брюки – дудочки. Модники носят ботинки на рифленой каучуковой подошве.

По проспекту, словно манекен,

Вечером эффектный бродит джентльмен.

Всё отдаст вам лодырь и барчук

За цветастый стильный галстук

и за каучук.

В нашей деревне стиляг любят. Городские парни умные, культурные, в основном студенты из хороших семей.

С июля 1962 года в деревню привозят горожан на сельскохозяйственные работы.

Рады в деревне и когда с колоний сбегают зэки. В Андрюшку в этот период приезжают стрелки. Они охраняют население и ищут беглецов. Деревня наполняется народом и весельем.

ЗэКи никогда не пакостят. Иногда, кто-нибудь из деревенских, нет и нет, скажет: «Кто-то в бане ночевал», или в худшем случае фуфайку стырят.

Школа закончена. Мама не хочет отпускать меня в 15 лет учиться в город Серов. Это далеко, а с нашими дорогами, видеться мы будем редко.

Родители считают, что я не поступлю.

Уверенность подкрепляет тот факт, что учителей по многим предметам у нас в деревенской школе не хватает, преподавали – бывшие десятиклассники. Немецкий язык, вообще, несколько месяцев учили за все годы. Правда, мне, сказали, что к языку у меня большие способности. Но развить их не удалось. Ещё я очень люблю читать.

Мама говорит, что в школе мне дали не характеристику, а «волчий билет» с которым, уж точно никуда не возьмут.

Конечно «волчий билет», сами меня никуда не отпускали, вот характеристику плохую и дали. Все ребята летом на поле отрабатывали, а меня мама не пускала. Вот я и получила.

Но я верю, что поступлю. В деревне оставаться я не намерена. Смелость – города берет. И я обязательно всего добьюсь.

Мы с подружкой едем подавать документы в г. Серов. Ну, слово «едем», тут, конечно, не применимо.

Мы вдвоём идем 34 километра со своими баулами к хутору Линтовка (правильно это место называется деревня Линты, но в Андрюшке все говорят Линтовка).

Рядом находится участок по переработке леса и оттуда ходит тепловоз, который отвезет нас в светлое будущее.

Тепловоза нет, и мы до ночи с работником этого участка ждём транспорт.

Когда стемнело, мужчина пожалел нас и сказал, что даст место переночевать, а утром отправит в Сосьву.

Работник станции сказал вести себя очень тихо, и привёл нас к какому- то вагону. Ничего не видно, он поднёс палец к губам, велев вести себя, как мышам – тихо.

Мы легли сразу же в первое купе и уснули. Шутка ли, целый день шлепали до Линтовки по бездорожью и томились в ожидании поездки.

Разбудил он нас рано, было совсем темно, и так же тихо велел выходить.

На выходе я увидела огромное количество мужских кирзовых сапог, выстроенных в ряды. Я поняла, что мы ночевали у заключённых – бесконвойников, которые валили здесь лес.

Мне стало страшно. Всю ночь мы провели в бараке с осужденными мужиками, работающими на лесоповале.

Но мужчина посадил нас на тепловоз, и мы поехали покорять город.

Вокруг нашего села Андрюшино много зон. Кто-то работает под конвоем, а некоторых людей отпускают на поселение.

В 1948 году (в год моего рождения), открылся Гаринский эксплуатационный участок и по рекам района стали перевозить грузы и пассажиров катерами, так как дорог нет.

В 50-х годах наш Гаринский район определён как большая сырьевая база леса и началось строительство колоний, основной функцией которых стала заготовка древесины: Гари, Пуксинка, Лапотково, Зимний, Новый Вагиль…

Наши малопригодные для жизни таёжные и болотистые места стали использоваться для исправления неблагонадёжных людей.

Я поступаю в Серовское медицинское училище, мне хочется быть медсестрой или фельдшером.

На экзамене по математике, я смотрю на пример из букв «А» и «Б», и не понимаю, что говорить дальше.

С умным видом читаю вслух экзаменатору. Преподаватель понимает, что дело плохо, сочувствует мне и советует бежать в Серовское педагогическое училище, где ещё не закончился приём документов. Из жалости за экзамен по математике мне ставят тройку.

Экзаменатор подробно объясняет мне, что с этими документами, меня возьмут учиться, и новые экзамены сдавать будет не нужно.

Серовское педагогическое училище открылось еще в 1939 году. Первый выпуск педагогов из училища состоялся уже во время войны в 1942 году, и многие сразу ушли на фронт. Сначала учреждение готовило учителей начальных классов, а с 1967 года стали обучать ещё и на воспитателей дошкольных учреждений, учителей пения.

Окрыленная я бегу в педучилище. Ещё нужно сдать музыку.

Ну, тут, то я не подведу! Не зря же мы слушали радио и пели песни. Я пою на экзамене:

«Солнечный круг, небо вокруг.

Это рисунок мальчишки.

Нарисовал он на листке, и подписал в уголке:

«Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама! Пусть всегда буду я!».

Я пою с таким напором, что шансов отказать мне – просто нет. Мои музыкальные способности хвалят. И вот, я – студентка!!!

Весь мой класс после попыток поступить учиться вернулся в деревню обратно, никто не поступил. Знаний нам давали не достаточно, и конкурировать с городскими ребятами мы не смогли.

Вернувшись из Серова в Андрюшку, я не застаю дома родителей. Дверь закрыта, и я залажу через окно в большую комнату нашего уютного жилья.

Вместе со мной врывается теплый осенний ветер.

Как же у нас красиво! Во все пять окон гостиной проникает яркое солнце, смешавшееся с отсветом осенних листьев.

Огород уже убран и из окон хорошо видна речка.

В пустоте дома раздается голос Людмилы Зыкиной. По радио, как всегда, передают популярные песни:

Издалека долго,

Течёт река Волга,

Течёт река Волга,

Конца и края нет.

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых,

Течёт моя Волга,

А мне семнадцать лет.

Господи, так это же она про меня поёт! На душе одновременно радостно и страшно. Хочется смеяться и одновременно плакать. Как же я уеду отсюда? Какое душевно смятение.

Я смотрю на этажерку, стоящую в углу, покрытую белой строчёной салфеткой, на фикусы и гортензию, и понимаю, что скоро это всё останется без меня.

А музыка, льющаяся из радио, продолжает щипать мне душу.

Сказала мать:

«Бывает все сынок.

Быть может, ты устанешь от дорог.

Когда домой придешь в конце пути,

Свои ладони в Волгу опусти»…

Я стою у окна и не знаю, куда себя деть. К огромному счастью от поступления в училище присоединилась грусть расставания.

В углу большой комнаты в полукруглом фанерном каркасе, прикрытом маминым шитьем, стоит швейная машинка «Подольск», я так хорошо помню, кода её покупали.

Мне ещё, наверно лет около пяти было. Папка тогда сказал: «Машинку для Дочери Тамары купим. Её будет».

Право на покупку этой машинки можно было получить, если сдать продукты питания. Мы сдавали куриные яйца (приобрели их в магазине). Только сдав их, мы смогли её купить. Эта машинка служит нам уже много лет верой и правдой.

Хоть швейный инструмент купили для меня, шить я так и не научилась. Не нравится мне это дело, нудное, нитки путаются, рвутся.

Мама всю семью обшивает, потому что свободно пойти и купить готовую одежду хорошего качества удобную, красивую и модную не так-то просто. Люди при покупке одежды покупают всё «ноское», «немаркое», и, конечно же, «дешевое», недаром в обиходе укоренилось выражение «дёшево и сердито».

Платья остаются любимой одеждой советских женщин.

Летние – из цветастых тканей, тканей в полоску, в горошек, в клеточку, а также с новомодными геометрическими и абстрактными рисунками.

Теплые – преимущественно из однотонной шерсти, часто с белыми кружевными или маленькими круглыми воротничками, с пластронами, отделанные аппликациями, шнурами, вышивками, с миниатюрными пуговками, застегивающимися на воздушные петли.