Лучшее место, это, конечно же, на полу, перед самым экраном. Как здорово сидеть прямо рядом с героями. Один фильм я бы смотрела и смотрела много раз. Почему нельзя ходить в кино каждый день?
Ещё рано утром, зная, что в клуб привезли новый фильм и на магазине и сельсовете повесили афишу, я начинаю канючить у мамы разрешение и деньги, чтобы вечером получить долгожданную радость.
Я мою ненавистные молочные трехлитровые банки. Мыть их очень неприятно: они жирные, холодная вода студит руки и ничего не отмывает.
Банок всегда много. Руки почти полностью входят в банку и становятся липкими. Ещё мне надо купить хлеб.
Магазин далеко, чтобы пройти по засохшим колдобинам развороченной тракторами дороги надо не один раз ободрать ноги. Но надежда на вечерний поход в клуб и растопленное сердце мамы жива, и я иду.
Хлеб тяжёлый, одна булка весит целый килограмм, а их несколько. Обратная дорога превращается в целое преодоление. Хлебные булки царапают ноги сквозь сетку и по колеястой дороге тащить их неудобно.
Дома я снова хожу кругами около мамы и прошу деньги на билет.
Мама, наконец – то, разрешает, но радость портит новость о том, что с утра мамина Кума идёт за ягодами и берёт меня с собой.
Мамина Кума – здоровенная тётка, которая как лось носится по лесу в поисках ягод. Бегать за ней – это целое наказание. Я всё время боюсь потеряться и гляжу, куда она бежит. Естественно, что ягод набрать столько же, как она, я не могу. Я не люблю собирать ягоды, меня всегда кусают комары. Они такие огромные и злые, что, когда я прихожу из леса, тело долго чешется от их злобных укусов.
Радость от разрешения пойти в кино перебивает разочарование от завтрашнего похода в лес и предчувствия маминого неудовольствия по поводу количества собранных мной ягод. Я ещё никогда не смогла набрать столько ягод, чтобы мама была довольна. У Кумы всегда больше.
Папа сказал, что повезёт меня в санаторий лечиться в место с красивым названием «Глядены». Мы поедем на поезде.
Я ни разу не видела поезд, даже в кино, которое показывают в клубе. Мне волнительно, страшно и очень интересно. Кроме своей деревни Андрюшино, я нигде не была.
Как это уехать в другое место, и остаться совсем – совсем одной. Я не могу понять, что я чувствую больше: страх или радость?
Папа сказал, чтобы я ничего не боялась, что поезд – это как дом и я ничего не почувствую, будет интересно и нестрашно. Папа пообещал, что я буду смотреть в окно, и в нём будут мелькать деревья и дома. А в санатории будут дети, с которыми я обязательно подружусь. Он заберёт меня через месяц, кода я поправлю своё здоровье.
Я не могу поверить, что увижу другой мир. Большой мир. Я знаю, что этот мир мне очень понравится. Я верю, что мне понравится и поезд потому, что папа обещал.
А ещё я знаю, что обязательно отсюда уеду, навсегда. Я буду жить в большом городе, и пусть этот город сейчас ещё пока живет только в кино, которое я смотрю на полу перед экраном деревенского клуба.
ПС.
Село Андрюшино расположено в малонаселенной лесной местности на левом берегу реки Анеп (правого притока реки Тавда), в 45 километрах (по автотрассе в 51 километрах) к юго-востоку от районного центра посёлка Гари Свердловской области.
В просторечии село называли – Андрюшка. Дорог в село не было. Эта проблема есть и сейчас.
Глава 2
Глядены
В Глядены мы с папой едем несколько дней. Сначала на почтовой машине до Гарей, потом – по реке до Сосьвы.
В дороге интересно. Внутри меня искрятся маленькие звёздочки, они пританцовывают и наполняют восторгом. Хочется петь и танцевать. Всё моё тело пропитано радостью. Скоро я увижу город, такой, как в кино.
Мне кажется, что где-то в середине груди сидит маленький весёлый чертёнок, который хочет вырваться наружу и бежать вперед вприпрыжку.
Когда я смотрела в клубе фильм, меня удивило, что земля в кино гладкая-гладкая, блестящая и мокрая. Папа тогда сказал, что это асфальт и в городе хорошая дорога, на ней нет огромных колдобин.
Но асфальт оказался не тёмным и мокрым, каким был в фильме, а серым и сухим. Выглядит он как твёрдая отполированная корочка. И даже если осенью будет дождь, не раскиснет, и можно будет спокойно ходить, и даже не в сапогах.
Мама в холод заставляет меня носить кирзовые сапоги. Мне они не нравятся.
Когда собираюсь в школу, на глазах у мамы надеваю эти тяжелые противные сапожищи. Мама никогда не отстанет, и будет ругаться, и ждать, пока я их не надену. Она говорит, что я заморожу ноги и не смогу родить.
В сенках у меня – ботиночки, я тихо прячу кирзачищи, и в школу бегу уже красивая.
Недавно я упала в школе. Хотела встать, а ноги не стали слушаться, как ватные у тряпочной куклы.
Евдокия Васильевна наша учительница сильно испугалась и заставила дворника нести меня в больницу. В деревне учительницу за глаза все зовут Ефтаксинья. У нас в деревне у многих есть прозвища.
Когда мама прибежала ко мне в больницу, я уже смогла встать.
Я рассказала, как прокатилась на закорках у дворника. Но маме было не смешно, и она сильно волновалась.
Из-за того, что я упала тогда в школе, меня и повезли в Глядены.
Мы с отцом приехали на вокзал, папа купил билеты и повёл меня к поезду. Я очень устала и всё – еще волнуюсь. Поезд длинный и металлический. От вагонов пахнет какой-то гарью перемешанной с мазутом, как от трактора и исходит жар, вагоны нагрелись на солнце.
Папа подал билеты и подсадил меня внутрь вагона. Коридор в вагоне узкий, а по бокам полочки, на которых стали рассаживаться люди.
Мне досталось место у окна, и я стала смотреть, как по перрону идут -торопятся люди, с рюкзаками, пайвами и всякими корзинами. Все суетятся. Папа ещё раз сказал, чтобы я не боялась и поезд тихонько качнулся. Мы поехали!
Как здорово. Поезд – это и большущая машина, и дом с колёсищами.
Вот приеду обратно, расскажу Люське. Люська поезд ещё не видела. А я уже еду. Рядом с нами сидит толстая тётка с мужем. Они о чём-то разговаривают с отцом. А я смотрю в окно, где мелькают деревья. Хочется спать.
Мы приехали в Алапаевск. В этом городе у папы живет знакомый, и мы будем у него ночевать, а потом уже поедем в Глядены.
Мой папа очень умный. Он много всего знает. Я удивляюсь, как он находит дорогу. С ним не страшно. Я хочу быть такой, как отец.
До войны папа работал мастером в городе Серове в ремесленном училище при заводе, учил студентов работать на слесарном станке.
У нас даже карточка такая есть, где папа работает за станком. Правда, фотография очень маленькая, с мою ладонь. На картинке он совсем молодой, в залихватской кепке и глухой рубахе. Жалко, что он стоит за станком и целиком его не видно. Станок большой, а папка не высокий.
Сейчас мой папка изменился, он стал очень взрослым и худющим. Мама говорит: «Война его доканала. Спасибо, что жив!»
Папка и сейчас всё время носит кепку, и летом, и осенью и даже зимой и с фуфайкой, и с пальто. В деревне все ходят в фуфайках. А у моего папки есть куртка «хулиганка». Он говорит, что в Ленинграде такие куртки называют «Москвички», а в Москве «Ленинградками». Курточка эта – длиной до талии, на широком поясе, с двумя большими карманами и подобием широкой кокетки спереди, скроенной из другого материала, нежели сама курточка. Хулиганку мама соорудила дома из нескольких старых вещей. Куртка служит альтернативой пиджаку.
Мой отец раньше был городским.
А ещё до этой работы в Серове с осени 1937 года он служил Советской Армии и принимал участие в Дальневосточной Военной Компании в строительно-инженерном батальоне.
С октября 1937 года японо-маньчжурские силы систематически проверяли на прочность советскую границу в районе Приморья, пытаясь захватить и укрепиться на той или иной высоте.
Папа говорит, что с января 1938 года военные провокации на границе с Манчжурией в районе Приморья усилились.
Со слов отца, с 1 января по 20 августа 1938 года японцы организовали 124 нарушения границы по суше, 120 на море, произошло 19 боевых столкновений. Самыми серьезными из них стали бои у озера Хасан.
