– Хорошо. Только не думай, что мое отношение к тебе изменилось. Что бы ни произошло между нами, я хотел этого. И я по-прежнему хочу тебя. Но у меня нет слов, чтобы объяснить тебе, как сильно.

Я протянула к нему руки:

– Тогда твои признания могут немного подождать.

Уголки его рта дернулись в какой-то конвульсивной улыбке и застыли. Это было признание поражения. Мы снова забыли обо всем. Он притянул меня к себе и чуть приподнял. Мы целовались с таким жаром, как целуются любовники после долгой разлуки. Я провела пальцами по его волосам и выгнулась ему навстречу. В ту же секунду мы снова оказались на кровати, он распахнул полы моего халата, его губы прижались к моей груди, животу, спустились ниже, вновь вернулись к моему лицу.

Я и в самом деле не помнила ни о чем. Я любила его, кем бы он ни был. Я просто любила его.

Мы отдыхали. Я лежала спиной к Соло, он обнимал меня, а я гладила его руки. Океанский бриз охлаждал наши разгоряченные тела. И тут зазвонил телефон.

– Пусть себе звонит, – прошептал Соло, но звон в гостиной не умолкал.

Я поморщилась. Сквозь открытую дверь спальни мы услышали, как включился автоответчик. Раздался приятный голос с южным акцентом. Звонила одна из подруг Сван из Эшвилла.

– Дорогая, – сказала женщина, – случилось непредвиденное. – Я приподнялась на локтях. – Твоя бабушка и мисс Матильда в больнице.

Ночью Сван перенесла сердечный приступ. Матильда поехала с ней в больницу, а потом сама потеряла сознание в комнате ожидания. У нее случился удар. Я думала только о том, как поскорее вылететь с острова, и была так погружена в свои мысли, что почти не замечала Соло. Он молча помогал мне собирать вещи и был каким-то тихим, словно ему на плечи легла тяжелая ноша. Только один раз он сказал:

– Ты любишь свою бабушку и ее подругу, – потом добавил: – Разумеется, я отвезу тебя к ним.

– Спасибо.

«Только не умирайте, бабушка!» – эта мысль постоянно билась в моей голове. А когда-то давно я представляла себе, как Сван умрет, а я сразу же разыщу Эли и расскажу ему всю правду. В те годы я еще упивалась такими картинами. Но я и в самом деле любила Сван Хардигри Сэмпле, мою бабушку, вершительницу моей судьбы. Это была безнадежная преданность, неотделимая от ненависти любовь, пронизанная горечью и печалью. Я и сейчас не знала, что мне делать с этой любовью, как не могла справиться с ней в детстве.

К полудню мы уже были на материке и двигались в глубь континента. Соло вел свой крошечный самолет над богатыми равнинами Южной Джорджии, засаженными хлопком и ореховыми деревьями, над поросшими лесом холмами и пригородами Атланты. Мы поднимались все выше, и наконец на горизонте показались округлые, сине-зеленые вершины Аппалачских гор. Мы были уже в воздушном пространстве Северной Каролины, когда я нарушила угрюмое молчание.

– Мы почти на месте, – сказала я.

Под нами проплывали суровые леса и маленькие городки, а я смотрела на профиль Соло. Его губы были сжаты, у рта залегли суровые складки. Руки легко сжимали штурвал. Он надел мягкий белый пуловер, серые брюки и крепкие ботинки, а я, естественно, облачилась в темно-синий строгий костюм. Теперь мы выглядели совершенно по-разному, но Соло, целиком сосредоточенный на управлении самолетом, был также сдержан и суров, как и я.

– Ты уже бывал в этих горах раньше? – спросила я, перекрывая рев двигателей.

После секундной паузы он кивнул головой.

– В детстве.

– Теперь в моем родном городе есть даже небольшая больница, это совсем близко от нового аэропорта. Он совсем маленький, но все же… Как только мы приземлимся, я позвоню бабушкиному управляющему, и он вышлет за нами машину.

Соло снова кивнул, но промолчал, а я осторожно добавила:

– Ты сможешь остановиться в бабушкином особняке.

Он посмотрел на меня с невозмутимостью игрока в покер, но я заметила, как побелели костяшки его пальцев, вцепившихся в штурвал.

– Не беспокойся, я найду, где остановиться.

– Это не просто вежливость с моей стороны. Я бы хотела, чтобы ты был рядом. – Я колебалась, стоит ли продолжать. – Я знаю, что твоя работа кончена, но…

– Ты полагаешь, что ты для меня – только работа?

Я сделала вид, что смотрю в окно, и с трудом справилась с голосом:

– Я просто пытаюсь облегчить тебе путь к отступлению, если ты не хочешь оставаться.

Он на мгновение коснулся моей руки, погладив большим пальцем ладонь.

– Я с тобой надолго, – сказал он. – И это потому, что ты мне небезразлична. Помни об этом.

Самолет стал постепенно снижаться, мы миновали гранитные пики, и перед нами открылась долина. Среди деревьев показались бело-розовые мраморные дома Бернт-Стенда, величественные, неподвластные времени.

– Я дома, – мрачно объявила я.

Моя рука невольно опустилась в карман, пальцы привычно сжали камень-талисман, подаренный мне Эли.

Даже камень знает, где его родина.

Осень еще только начала спускаться в долину, но листья кизиловых деревьев, первыми меняющие цвет, уже покраснели. Самолет Соло пробежал несколько метров по дорожке и остановился, окруженный прозрачным воздухом и красно-зеленым лесом. К нам сразу же направился высокий чернокожий мужчина, вышедший из крошечного административного здания. Ему было около сорока, черные волосы коротко острижены, а правую щеку пересекал белый шрам. Темные брюки, рубашка в полоску, кожаная куртка и шелковый галстук – все было выдержано в коричневых тонах под цвет его глаз. Мраморная пыль цеплялась за толстые подошвы рабочих ботинок. У него были широкие ладони каменотеса. Это был Леон Форрест.

– Леон! – Я протянула к нему обе руки и пошла навстречу. – Ну что?

Он крепко сжал мои пальцы.

– Вы же знаете, что ваша бабушка так легко не сдастся. Доктора говорят, что она хорошо справляется. Они называют это сердечным приступом средней тяжести. И с мисс Матильдой все в порядке. Правда, у нее немного нарушена речь, и видит она не слишком хорошо.

У меня отлегло от сердца, глаза защипало от навернувшихся слез. Я повернулась к Соло и представила мужчин друг другу.

– Мистер Форрест, управляющий на каменоломне. Леон, это мистер Соло. Он мой друг и консультант по вопросам безопасности в «Группе Феникс».

Соло смотрел на Леона, и его глаза блестели. Мне показалось, что в них мелькнуло удивление, сменившееся грустью и теплотой. Но я наверняка ошибалась: ведь они никогда раньше не видели друг друга.

Леон, пожимая руку Соло, нахмурился:

– Что-то ваше лицо кажется мне знакомым.

– Рад видеть вас, – спокойно ответил Соло. – Именно так, рад вас видеть. – Он помолчал, на скулах заиграли желваки. – Даже при сложившихся обстоятельствах.

Пока мы все втроем шли к пыльному джипу, я мрачно посмотрела на Леона.

– Что сказала моя бабушка, когда услышала, что я приезжаю?

Леон смущенно посмотрел на меня, потом вздохнул.

– Она сказала мисс Матильде: «Дарл, вероятно, удивлена, что у меня есть сердце».

Послеполуденное солнце отражалось от розового мраморного фасада новой окружной больницы, расположенной на холме к северу от города. Я оставила Леона и Соло в вестибюле, где на стене висели портреты Сван, Матильды и других членов попечительского совета больницы, и направилась к лифту, чтобы подняться на четвертый этаж в кардиологическое отделение. Я прошла мимо таблички, где перечислялись отделения, расположенные на втором этаже, носящем имя моей матери, Джулии Сэмпле Юнион. Несколько лет назад я приезжала в город на церемонию открытия, произнесла речь в честь моей матери и поинтересовалась у Сван, зачем она увековечила память дочери, которую оттолкнула от себя.

– Я никогда ее не отталкивала, только мне не нравился ее выбор, – парировала Сван.

– Я росла, уверенная в том, что она меня бросила.

– Тот, кто сказал тебе такое, совершил жестокую и печальную ошибку.