— Ни то, ни другое. Вас перебили бы всех еще там, — старик махнул рукой в сторону моря. — Для этого не было нужды вести клан сюда. Я привел, чтобы спасти вас. Никто кроме меня не знает дороги в эту землю.
— Ты околдовал нас. Ты позвал, и мы пошли. Никто не верил, что есть эта земля, но мы пошли.
— Потому что хотели жить.
— Зачем тебе это? Чего ты хочешь? Ты притягиваешь людей, и они слушают тебя. Чего ты хочешь, старик? Отвечай!
— Я учу людей тому, что сам знаю.
— Ты колдун, звезды указывают тебе путь.
— Они укажут путь любому, кто смотрит на небо не только затем, чтоб подстрелить там птицу.
— У тебя есть тайное знание, старик. Дай мне его, и я не убью тебя.
— У меня нет тайного знания. Тайным знание делает корысть. У меня нет корысти.
— Ты лжешь. У тебя есть тайное знание, ты не приказываешь, но люди слушают тебя. Я ведь не глуп, я заподозрил неладное еще там, на берегу, когда птица села тебе на плечо.
— Она прилетела на корабль еще когда мы плыли сюда. Я лечил ей крыло и прятал от всех, иначе ты первый съел бы ее.
— Ложь! Ты все лжешь! Ты так и не просил у меня награды, теперь я сам предлагаю ее тебе: твоя жизнь вместо тайного знания. Ну!
Данда вздохнул и тихо засмеялся.
— Я не хотел никакой награды. Я стар и сил у меня немного. Однажды я был уже здесь, мальчишкой. На обратном пути корабль разбился, и спасся я один. Всю жизнь я мечтал еще раз вернуться в эту землю. Я хотел лишь одного: позвать с собой людей, перейти через горы и пустыню и посмотреть, что там, за пустыней…
— Опять ложь! Ты только что это придумал, но я заставлю тебя говорить!
Он ткнул мечом в грудь Данда, и на одежде старика проступило и стало расплываться темное пятно. Хромой Данда молчал. И чем дольше он молчал, тем в большее неистовство приходил Гунайх, осыпая его проклятьями и угрозами. А чем больше неистовствовал Гунайх, тем непоколебимей становилось молчание старика.
Вдруг раздалось хлопанье крыльев, большая белая птица влетела в окно и с яростным клекотом вцепилась когтями в лицо Гунайха. Он взвыл от боли и неожиданности, сорвал с себя птицу, швырнул ее в Данда и в остервенении рубанул мечом раз, другой, еще и еще…
Не помня себя, он рубил и рубил бездыханное уже тело старика, на котором распластала, словно защищая, свои белые крылья птица, и кровь птицы смешивалась с кровью Данда, и белые ее перья запутывались в его белых волосах.
…А под утро дозорные на стенах увидели над морем за холмами зарево. Но это был не восход. Это пылали семь кораблей. И тьма, потревоженная пламенем, становилась все гущею.
2. Послушник
«И сойдя с корабля на берег, так говорил Данда:
— Здесь наш дом, — так говорил Данда. — Жить нам здесь и здесь умереть. Прокляты и сгинули в пучине все земли, кроме этой. Нет нам пути отсюда, здесь наш дом. Горе тому, кто дом свой покинет».
Первая Книга Святого Гауранга.
«— Здесь наш дом, — говорил Данда, но улыбка неверия змеилась по губам отступника Балиа. Тогда Данда, увидев, что нет способа убедить безумца, пошел к кораблям и сжег корабли, и принял смерть от меча предателя, повторяя „здесь наш дом“. И кровь его стала кровью снежного белана, и руки его стали крыльями птицы, и поднялся он в заоблачные выси, чтобы охранить эту землю, прекрасный Гунайхорн, и сверху видеть отступников и карать».
Откровение Святого Вимудхаха.
И тьма, потревоженная пламенем, становилась все гуще. Джурсен протянул руку и двумя пальцами загасил свечу. Ларгис пробормотала что-то, засыпая, положила ему голову на плечо, ткнулась носом в шею. Дыхание было легким и щекотным. За окном послышался какой-то шум, возня, кто-то взвыл от боли:
— Ах, ты так, падаль! Держи его, ребята!
Тотчас раздались еще голоса, хриплые, злые:
— Уйдет ведь, наперерез давай!
— Отступник!
— Туда в переулок, между домами!
— От меня не уйдет, а ты его брать не хотел. Я их сквозь стены вижу!.. Отступник и есть отступник. Чуть руку не отхватил, зараза!
Прогрохотали башмаки по мостовой, где-то в отдалении взвился истошный визг, и все стихло.
Осторожно, чтобы не разбудить Ларгис, Джурсен встал с постели, и быстро оделся, стараясь не шуметь. Из окна тянуло прохладой. Горбами чудовища из легенды чернели на фоне неба крыши домов. Джурсен закрыл окно, скоро на улице будет шумно. Заорут здравицы горластые лавочники из отрядов Содействия, валом повалит празднично разодетый народ, непременно кто-то кого-то попытается тут же, посреди мостовой, уличить в отступничестве, и гвалт поднимется до небес.
Он долго смотрел, прощаясь, на тихонько посапывающую девушку и протянул было руку, чтобы поправить сбившееся одеяло, но тотчас отдернул. Ларгис перевернулась на другой бок, что-то прошептала во сне, и Джурсен, испугавшись, что она проснется, на цыпочках вышел из комнаты, плотно прикрыл за собой дверь и спустился на первый этаж.
Звучно зевая и почесываясь, хозяин уже сидел в засаде, темной нише под лестницей, поджидая забывчивых постояльцев, чтобы напомнить о плате.
— С Днем Очищения! — простуженным голосом приветствовал он Джурсена. — Денек сегодня будет отменный, жаркий, мои кости не обманывают. — Последний раз нас навестили, верно? — продолжал хозяин, обрадовавшись возможности поболтать. — А ведь я помню, как вы в первый раз сюда пришли… ну точно, три года назад, в канун Прозрения, верно? Как сейчас помню, худющий, робкий, а я еще тогда смекнул: большое думаю, будущее у этого парня. Ишь, как глаза сверкают! И ведь прав оказался!
Первый раз Джурсен пришел сюда и встретил Ларгис не в канун Прозрения, но это неважно. Теперь все неважно, все уже позади; Ларгис, годы послушничества, вечно простуженный болтливый хозяин дома свиданий, каморка под самой крышей…
Он отцепил от пояса кошелек, протянул хозяину:
— Не буди ее, пусть спит.
Тот бодро выбрался из ниши, схватил кошелек, пересчитал монеты, пересчитал еще раз, шевеля губами, и коротенькие белесые бровки его взлетели на лоб, да так и застыли.
— О-о! Благословенна ваша щедрая рука! — воскликнул он. Я распоряжусь, чтоб не шумели, — он вдруг гадливо хихикнул и подмигнул Джурсену. — Конечно, пусть спит, устала, наверное. Пусть спит, разве мне жалко для такого человека?!
Он забежал вперед, семеня толстенькими ножками в стоптанных туфлях, распахнул перед Джурсеном дверь и, едва сдерживая ликование, сообщил:
— А вчера-то вечером… Не слыхали, нет? Ну как же! Шуму было на всю улицу. Вот здесь, за углом, в торговых рядах отступника уличили! Народ у нас в квартале сами знаете какой, люди обстоятельные, серьезные. Отступников этих поганых и в прежние-то времена на дух не переносили, а уж теперь… Когда стражники прибежали, он уже и не шевелился! Сами управились. — Хозяин топнул ногой и выпятил и без того толстую нижнюю губу. — А я так думаю, по-простому: нечего с ними цацкаться. Где уличили, там и кончать надо, на месте. Сверху, конечно, виднее, но народ, он не ошибается, он понимает что к чему. Вот так я думаю, и все наши тоже так думают. А сейчас вот тоже одного по улице гнали…
Джурсен, уже взявшийся за ручку двери, остановился.
— Как же уличили его? — спросил он. — Того, в торговых рядах.
— Так ведь корешками он торговал любильными! — воскликнул хозяин. — Да с покупателем, таким же, видать, мозгляком немощным, в цене не сошелся. Тот его по шее, а корешки-то возьми да и рассыпься! А тут я как раз с соседом, ну с зеленщиком, вы знаете…
— Ну корешки, и что? — нетерпеливо перебил Джурсен.
— Как что?! — хозяин даже опешил, выжидательно уставился на Джурсена, дивясь его недогадливости. — Корешки-то эти где растут?
— Где?
— В запретных горах они растут, каждому известно! Значит что?
— Что?
