Она не знала, что муж заподозрил неладное, вылил питье собакам, а сам с верными друзьями в ожидании незваного гостя притаился за уступом стены. В самый интересный момент он ворвется в спальню, и мне не останется ничего другого, как сказать ему:

— Ну здравствуй, дружище.

Я бежал по темной улице, а бриг «Летящий», потеряв в тайфуне мачты и паруса, выбросился на рифы острова Фео, и никто не добрался до берега.

Я поворачивал Калейдоскоп, и Лумя Копилор принимал поздравления, расправлял на плечах мантию депутата Совета Архонтов и искал в справочнике телефон Сциллы-ламбады, которая, в свою очередь, искала телефон Луми Копилора. Они долго звонили друг другу, но телефоны были заняты.

…а на кухне у Вероники сидел несуществующий профессор Трахбауэр и давал интервью. Она поила его кофе, но кофе проливался сквозь несуществующего профессора и лужей собирался на полу. Профессор очень этим смущался и говорил, что тридцать лет назад, когда ему дверью зажимали пальцы, с ним такое уже бывало.

…а симпатичная школьница, щедро одарив подружек жевательной резинкой, говорила, что это совсем не больно, только мама предупредила ее, что если она и впредь не будет сбивать цену, домой пусть лучше не приходит, потому что ей перед соседями стыдно.

…а красавица брюнетка из «Ночных новостей Армагеддона» между сюжетом о сумасшедшем, который отнес всю наличность в банк, и демонстрацией моделей сезона сообщила, что во время землетрясения никто не пострадал, зато остановились все ядерные реакторы, не взлетают ракеты и реактивные самолеты, а из-под Вечного моря вышел Зверь, и прибрежные дзонги уже ведут бои. Управление Неизбежной победы отправляет на поле брани легионы добровольцев, все члены Союза обнаженной души, тела и мыслей вступили в когорты Поднятия Боевого Духа и проходят специальное обучение.

…а еще шкворчали утюги в квартале закусочных и киосков с бижутерией, и сквозь вопли сладко пахло паленым мясом.

…а еще взлетели цены над управляемым базаром с рядами пустых прилавков.

…а еще…

Неужели Варланд прав, и все это мое? Неужели все это — я, мерзость этого мира лишь оборотная сторона моего бегства в Дремадор? Что же мне совсем этим делать? Я хотел как лучше, я никого не трогал и не хотел, чтобы трогали меня, вот и все.

Я бежал из последних сил, а сзади накатывалось, захлестывало, но нигде не было Дома с шелковицей у порога и не шелестели уютно длинные зеленые листья над теплой землей.

Я распахнул дверь и, споткнувшись, рухнул на колени.

— Совсем забегался, — сказал дед Порота, помогая мне подняться. — Ну, ничего, там тебя живо приучат к порядку. Не ожидал я от тебя, парень, честно говорю, не ожидал. Я думал, ты так себе, шалопут, а ты вон что, оказывается. Молодец, хвалю.

Дед Порота расхаживал по квартире в высоких башмаках, пятнистых штанах военного образца и солдатской нательной рубахе и правил опасную бритву.

— Вот оно! Началось! — возбужденно говорил он, отрываясь время от времени от своего благородного занятия и размахивая бритвой у меня перед физиономией. — Я всегда знал, всегда верил, что настанет день, когда придется им туго с их новомодными щучками, басилевсами и управляемыми базарами. Вот тогда-то вспомнят они Пороту Тарнада и прибегут на цырлах. Мой час настал, мой!

В глазах его полыхал огонь сражений, дикая бородища торчала дыбом. Я осторожно, вдоль по стеночке, пробрался в свою комнату и только там обнаружил, что испачкал рубашку синей краской, которой были закрашены заморские страны на политической карте мира, видящей в коридоре. На Заморье мне, честно говоря, было наплевать, есть оно или нет, мне жарче или холоднее не станет, а вот рубашку жаль.

В комнате моей что-то неуловимо изменилось, будто побывал в мой отсутствие кто-то чужой. В воздухе витал легкий запах кожи, гуталина и оружейной смазки, а на письменном столе, точно посередине, лежал серый бумажный прямоугольник с диагональной красной полосой.

«Басилевс и Управление Неизбежной Победы благодарят за проявленную сознательность и настоящим подписывается добровольцу… явиться с вещами… опоздание и неявка расценивается как дезертирство… по закону военного времени…»

Я выпустил бумажку из рук, и она грохнулась на пол, как пудовая гиря. Стекла задрожали. В дверь заглянул дед Порота.

— Ву-у-ух, — облегченно выдохнул он. — Я думал, опять землетрясение. Скверная это штука, терпеть их не могу.

Он прикрыл было за собой дверь, но снова распахнул и ткнул в мою сторону бритвой:

— Нет, ты скажи, во времена Крутого Порядка разве были землетрясения? Не было. Потому что — порядок. А сейчас?! А ведь я предупреждал, уж я-то знаю, что говорю, не впервой это на моей памяти. У атлантов так начиналось, и в Лемурии, сам видел, своими глазами. Раз нет твердой руки, значит, разброд и бардак, а где разброд и бардак, там вся грязь наружу прет, голову поднимает, а потом и до изродов рукой подать. Ну уж тут-то я промаху не дам! Порота Тарнад свое дело знает. Да, все забываю тебе сказать, погорячился я тогда в харчевне Старого Клита, ты зла не держи, сам на рожон полез. Такие вот, братец, дела.

Дед Порот грузно протопал по коридору, зашумела вода в ванной. Я опустился на жалобно скрипнувший диван и, дурак дураком, уставился в стену. Динозавр тихо умирал, девица зазывно улыбалась.

Такие вот, братец, дела.

Я ничего не понимал. Ну, хорошо, хорошо, говорил я себе. Успокойся. Вот ты и узнал, что дед Порота тоже знает дорогу в Дремадор. Ты всегда это подозревал, а теперь узнал точно. Что от этого меняется? Ничего. Твои проблемы остаются только твоими проблемами, и решать их тебе.

— Как же так? — спрашивал я у себя. — Варланд говорил, что все вокруг — это я. И я ему поверил. Весь мир вокруг меня — это я. И Порота Тарнад — это я. И Камерзан. И Дорофей. И Вероника. И даже Лумя Копилор — это тоже я. Я родился, и родился мир. Я исчезну, и… Я не верил в заморцев, и их больше нет.

— Не так все просто, — возразил я. — Мир вокруг тебя — это ты. Ты выходишь на улицу в хорошем настроении, и все вокруг улыбаются. Ты зол — и все готовы ринуться в драку. А потом? Что потом, когда ты сворачиваешь за угол? Они — это ты, но ты уходишь, а они продолжают жить. Но они — это ты!

— Я всегда знал, что проживу тысячи жизней, но почему одновременно?! Значит, все знают дорогу в Дремадор, но у каждого Дремадор свой. И дремадоры эти пересекаются, объединяются, образуют сложнейшее кружево, которое и называется — жизнь.

Свеча меж двух зеркал. Зажги ее — и вспыхнут миллионы огней, погаси — и…

Я обхватил распухшую голову руками. Так можно сойти с ума или я уже сошел с ума? Если взглянуть на то, что меня окружает, уже сошел. Сумасшедший бог, который отвечает за все, но не хочет отвечать ни за что? Ничтожный огонек в одном из тысячи зеркал, который хочет одного — чтобы подул ветер и не загасил?

Кто я? За что отвечаю, а мимо чего могу спокойно пройти, потому что это чужое?

Я вышел в коридор и позвал деда Пороту, у меня было что спросить. Он не отозвался. В ванной и на кухне его не было, я постучал в его комнату и, не дождавшись ответа, толкнул дверь. Деда Пороты тут тоже не было, зато было много всего другого. Была здесь карта незнакомой местности с воткнутыми в нее черными флажками и огромный ящик с песком для тактических занятий. В углу грудой были свалены какие-то доспехи, мечи, щиты, поножи, топорщились пики и сариссы и что-то еще, названия чему я не знал, а островерхая побитая молью скифская шапка и черная рогатая каска с полуистлевшим ремешком венчали оружейный шкаф, и там жирно поблескивали смазкой пищали, мушкеты, карабины, автоматы и винтовки с лазерными прицелами, а на оцинкованном ящике рядом со шкафом стоял толстенький тупорылый пулемет с заправленной лентой. На другой стене висел большой, в рост, портрет. Дед Порота на портрете был в набедренной повязке из пятнистой шкуры, ликующе орал, запрокинув к небу лицо, и потрясал огромной дубиной. Ногами он попирал изувеченные тела.