Строфа 3
Моя знакомая в одном из тех милых суматошных миров, куда теперь мне нет дороги, в таких случаях говорила, нагрузив на себя тюки с мануфактурой: «Ну и куды бечь?»
Легат Тарнад прав: напиться в последний вечер, а что будет завтра — увидим завтра. Я сунул руку в карман и вынул бумажку с адресом. Почему бы и нет? В конце концов она — тоже мое порождение. Только бы она оказалась дома.
В городе неспокойно. Под горящими вполнакала фонарями кучками собирались настороженные взъерошенные люди, вполголоса переговаривались. Повсюду расхаживали деловитые крепкие ребята из Дружины в длинных черных рубахах и с топориками.
— …Первые десять легионов завтра входят.
— Два-три массированных удара по побережью, и с этой нечистью будет покончено. На плечах врага — в его логово!
— Семь эскадрилий — и ни один самолет не смог взлететь. Там электроника-то была вся заморская…
— Ерунда! Не паникуй, у меня зять в летунах, так он рассказывал, что есть у них такие ракеты…
— Тихо ты! Дружина… Здорово, ребятушки! С дозором обходите?
— Пошел ты…
— …крупу не давали, теща с ночи очередь заняла. Раньше хоть консервы заморские были…
— Эта война будет другой, не то что раньше — стенка на стенку и знай сабелькой помахивай…
— В Старом Порту одного поймали…
— Не поймали, он в доках укрылся, оттуда не выкуришь…
— Не один он был, это десант…
— Все дзонги на побережье взяли, а пленки с видеозаписью в город переслали для устрашения. Детей живьем едят, гады!
— Говорили же старики: видение было. Ходит, значит, баба голая по лугам и лесам и у всех встречных спрашивает…
— Мальчики рождаются — быть войне…
— …мобилизация…
— …эвакуация…
— …диспозиция…
— …дислокация…
— …эвакуация… мобилизация… оккупация…
На темной аллее, в сквере у мемориал а, меня схватили сзади за локти, умело обыскали, сопя и воняя сивухой. Спасло выданное накануне орластое с золотом удостоверение. По глазам хлестнул луч фонарика, и знакомый голос из темноты с сожалением произнес;
— Свой. П-пропустить. П-пусть идет.
Меня отпустили, больно толкнув напоследок в спину, и я пошел на шум голосов, доносящихся с проспекта Благородного Безумия, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Все происходящее было и неприятно, и страшно, но еще неприятнее и страшнее было осознавать, что причина всего этого или часть причины — ты сам.
Перед Управлением Неизбежной Победы, запрудив площадь и проспект, студнем колыхалась толпа, накатывалась на освещенный мертвым светом прожекторов портик, разбивались о высокие ступени, оставляя на них размахивающих руками лидеров. Меж колоннами метался в депутатской мантии с мегафоном в руках Лумя Копилор. С помощью дюжих ребят в черных рубахах ему удалось отбиться от наседающих, рожденных протоплазмой толпы лидеров, и он закричал срывающимся фальцетом:
— Предатели! Вы все предатели! Вы нарушаете указ басилевса и достойны лишь презрения! Я плюю на вас!
Лумя и в самом деле плюнул в толпу, а потом быстро укрылся за спинами дружинников. Он выкрикивал еще какие-то оскорбления, но и того, что было сказано, хватило. Толпа взвыла, захлестнула ступней. Над головами замелькали топорики. Меня затянуло в саму гущу давки и вертело, как щепку в водовороте. Вокруг хрипели, стонали, плакали и орали.
— Дави черных!
— Смерть клетчатым!
— Витус! Сюда, Витус!
— Ох, батюшки, что же вы…
— Оружие — народу!
— Они продались заморцам!
— Дави-и-и!
Витус, Витус! Этого хватай, с мегафоном! Дави-и-и…
В то время как большинство рвалось ко входу в управление, неподалеку от меня образовался и стал шириться островок оцепления. Люди там молча и с выражением ужаса на лицах пятились назад, и скоро в центре образовавшегося пустого пространства можно было разглядеть странное, заросшее рыжей шерстью существо с собачей или похожей на собачью мордой. Существо клацало зубами, затравленно озираясь по сторонам и выставив перед собой длинные когтистые лапы. Человеческая одежда болталась на нем, как на вешалке. Люди рядом со мной молчали, но я-то знал, кто это, я видел этих тварей в разрушенных дзонгах и на буром плато. В тишине оглушительно громко прозвучал мой шепот:
— Изрод.
Молчание и неподвижность длились еще не больше мгновения, а потом людское море сомкнулось над тварью. Топтали без воплей и молодецкого уханья, молча топтали, на совесть. Задние напирали на передних и не видели, как со стороны улицы Святого Гнева вырулили и остановились несколько грузовиков с пятнистым брезентовым верхом. Из кузовов быстро выскакивали парни в десантных камуфлах, выстроились клином и по команде врезались в толпу, с невероятной быстротой работая дубинками и ножами со штыками. Мне почудилось, что мелькнули в толпе островерхие шапки, послышался свист сыромятных ремней, а потом плечи и поясницу ожгло огнем, и все лица слились для меня в одно, орущее победный клич над поверженным врагом.
Потом исчезло и оно. Я обнаружил себя сидящим на тротуаре у стены. Левой рукой я обнимал дымящуюся урну с мусором, а в правой была зажата бумажка с адресом. Мыслей не было никаких. Откуда-то из далекого далека я безучастно наблюдал, как рослые парни в пятнистом гонят по улице рослых парней в черном, какие-то зеленые бьют клетчатых, а несколько женщин на углу топчат ногами визжащую собачонку, приговаривая:
— Собака! Скотина! Из того же племени, на тебе, получай…
Собачонка вырвалась и метнулась в подворотню. Женщины с воплями двинулись следом.
Господи! Я-то здесь зачем!
Я попал случайно и не хочу оставаться. Это не мое, это не может быть моим. Я ошибся, и Варланд ошибся.
Не мое!!!
Ешьте друг друга поедом, только не трогайте меня, мне нет до вас дела. Жрите, чавкайте, отрыгивайте. Дайте только мне найти свое.
А мое — тихий Дом, тихий Дом на окраине поселка и шелест листьев по вечерам, перешептывание звезд и запах ночных фиалок.
Мое — это глаза Вероники и уютное тепло очага.
Мое — это когда мне не мешают быть мной.
Я — единственный здоровый в этом больном мире.
Я нормален. Разве нет?
Я встал на ноги, опираясь спиной о стену. Мимо проплыл длинный открытый лимузин. Лумя Копилор, небрежно придерживая баранку, скользнул по мне невидящим взглядом и сказал сидящей рядом Сцилле-ламбаде:
— Как я их, а? Чистая работа. Лапонька, одерни юбку, я за рулем.
Лапонька что-то промурлыкала и закинула ногу на ногу. Лимузин скрылся за углом, сверкнув ведомственными номерами. Из подворотни вылетел истошный, полный муки визг собачонки, заметался меж стенами и рухнул на грязный асфальт. Женщины со смущенным видом расходились, украдкой вытирая о стены окровавленные руки.
Не мое, не мое, не мое!
Но чем больше я себя убеждал, тем крепче становилась уверенность: твое, приятель, как ни крутись — твое. Пусть не все, пусть тысячная часть, но — твое.
Я расправил смятую бумажку с адресом. Это было совсем недалеко, всего два квартала.
Строфа 4
— Бриг «Летящий» вышел в море, я был на капитанском мостике и до рези в глазах вглядывался в горизонт, чтобы не оборачиваться на тающий позади берег. А когда вернулся… В общем, ее уже не было. От органических ядов не спасают.
Сгорбившись, зажав руки между коленями, он сидел за столом напротив меня, по ту сторону свечи.
— А потом закрутило, понесло. Гарем Ашшурбанапала, рабыни Великого Рогоносца, фрейлины Солнечного короля…
Я не рассмеялась, потому что хотелось плакать. Но не от жалости.
— И «Риппербан»? — спросила я. — И «Улица Витрин», и замок Дорвиль?
— И замок Дорвиль, — как эхо откликнулся он. — Много всякого… Я метался из одного мира в другой и не находил потерянное. ЕЕ и Дом.
— …с шелковицей у порога?
— …стоящий на краю поселка. Я знаю его до трещинки на щеколде у калитки, до каждого сучка в половице…
— …до голоса лягушки на пруду, до мозоля на лапке сверчка за печкой?
