«Да».

Мне все больше и больше кажется, что я играю в «города». Но эта не игра, а трагедия.

Врачи, медсестра и полицейский следят за перипетиями этой реальной драмы с двумя персонажами, из которых говорит только один.

Все напряжены и нервничают больше, чем если бы присутствовали при сложной хирургической операции.

– В большом городе на востоке? Неподвижность.

– На юго-востоке? Неподвижность.

– На юге? Взмах ресниц.

– В Марселе? Неподвижность.

– В Ницце? Неподвижность.

– В Канне?

Он моргает.

Наконец появился хоть какой-то результат... У него есть женщина, которую он хочет предупредить, и живет она в Канне.

– Эта дама живет в квартире?

«Да», – говорят мне его опущенные веки.

– В центре города?

Я вздрагиваю...

– Ее фамилия Клюни? Неподвижность.

Рано обрадовался, комиссар Сан-Антонио! Я решаю брать быка за рога, что в данном случае означает обратиться к алфавиту.

– Вы меня хорошо понимаете?

«Да», – отвечает он.

– Я буду медленно называть буквы в алфавитном порядке Когда дойду до первой буквы фамилии этой женщины, вы дадите мне знак.

Я начинаю: «А.. Б...»

Он делает знак.

– Ее фамилия начинается на "Б"? – спрашиваю я.

Утвердительный знак.

– Прекрасно. Теперь вторая буква.

Я продолжаю медленно перечислять буквы, и на "Л" он делает мне знак.

– Вторая буква "Л"?

«Да». Третья буква обязательно должна быть гласной. Тут мне везет сразу. Ею оказывается "А". Я считаю нужным уточнить:

– Значит, ее фамилия начинается с «Бла»? Утвердительный знак.

– Продолжаем.

Я начинаю снова перебирать алфавит. Глаза типа неподвижно смотрят в одну точку. Я уже дошел до "Т", а он так и не подал мне знак.

Один из врачей касается моей руки.

– Можете остановиться. Он умер.

Полный финиш!

Ваш друг Сан-Антонио прокатился из Парижа в Страсбур исключительно затем, чтобы узнать от умирающего, что у того в Канне есть баба, чье заглавие начинается с Бла. Согласитесь, что это не фонтан...

Мрак, как в пузырьке с черными чернилами, да еще с загустевшими!

Первое: найден тип с прекрасно изготовленной бомбой в чемодане, но нет ни малейшего представления, как он собирался ее использовать.

Второе: этот малый перед тем, как протянуть ноги, дает согласие, чтобы мы связались с женщиной, чтобы сказать ей, что с ним произошло. Достаточно ли ясно соображал псевдо-Клюни, чтобы понимать, что мы нашли или вот-вот найдем его бомбочку в чемодане? Да, конечно, он соображал, раз мог вести утомительную (для умирающего) игру в алфавит. А если соображал, что становится жарко, зачем сунул свою жену – или мать, или кого еще – в пекло?

Ни фига не понятно!

Я поднимаю шляпу, потому как жмурик есть жмурик и к нему надо относиться с уважением.

Поворачиваюсь к коллеге из страсбурской полиции.

– Пошли?

Он утвердительно кивает, не спрашивая меня, куда идти. Я непринужденным жестом прощаюсь с эскулапами и следую за коллегой.

– Странное дело, а? – спрашивает он.

– Да. Чувствую, мне придется попотеть, чтобы размотать этот клубок.

Я сажусь в машину, предоставленную в мое распоряжение.

– Куда хотите ехать? – спрашивает он.

– В отель, где он остановился. Он дает указания шоферу. По дороге я говорю ему:

– Прикажите сфотографировать этого бандита с открытыми глазами. Мне нужен хороший снимок, как для отдела идентификации.

– Хорошо.

Машина останавливается. Я выхожу из нее один.

– Займитесь фотографиями. Они нужны мне срочно. Встречаемся в полицейском управлении. Я хочу осмотреть вещи умершего А пока забронируйте мне спальное место в поезде на Лазурный берег. Есть такие?

– Конечно.

– Хорошо.

– Вам прислать машину?

– Не надо, обойдусь своими силами.

Он смущен тем, что должен прощаться со мной сидя, в то время как я стою, и проделывает целый ряд ужимок, являющихся в его представлении поклонами.

Я его успокаиваю кивком.

Затем я толкаю вращающуюся дверь отеля.

Маленький грум в синей ливрее бросается мне навстречу, осматривает мои руки, надеясь найти в них пару чемоданов, а увидев, что они пусты, смотрит за меня. Поняв наконец, что я без багажа, а следовательно, не нуждаюсь в его услугах, он теряет к моей персоне всякий интерес.

Подхожу к огромной стойке отдела приема и регистрации.

Тип, похожий на Эриха фон Строхейма2 , только без его шика, поворачивает ко мне свою гладкую, как секретер красного дерева, голову

– Что угодно месье?

Я показываю удостоверение.

Он сгибается пополам.

– К вашим услугам, господин комиссар

– Я пришел по поводу вчерашнего типа, – говорю я ему.

– Я так и думал, – шепчет он почтительным тоном

– Я бы хотел узнать поподробнее, чем он занимался, когда жил у вас

– Я все рассказал вашим коллегам

– Моим коллегам – может быть, – говорю я, намекая, что на моих коллег мне плевать, как на отрезанный ноготь. Я перехожу в атаку:

– Он приехал вчера, не так ли?

– Да, вчера утром.

– В котором часу?

– В десять.

– Сколько нужно времени, чтобы доехать сюда от вокзала?

– Минут пять, не больше.

– Есть поезда, прибывающие без десяти десять? Он размышляет.

– Нет, ни одного. Последний – скорый из Брюсселя – приходит в десять минут девятого.

Я размышляю. Значит, мой парень не приехал на поезде, потому что маловероятно, чтобы он около двух часов болтался по улицам с чемоданами в руках в поисках отеля... Если только он не зашел к кому-нибудь.

– Кажется, швейцар видел, как он выходил из машины?

– Не швейцар, а грум.

Я указываю на паренька в синей ливрее

– Этот?

– Да.

Я делаю мальчишке знак подойти.

– Иди сюда, сокровище.

Он идет с недовольным видом, такой насупленный, что лысый начинает ему что-то говорить на эльзасском диалекте. Это «что-то» делает парня любезнее.

– Вы хотите со мной поговорить, месье?

– Нет, хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал. Мне сказали, что ты видел, как вчера приехал тип, с которым случился приступ.

– Это правда, месье.

– Он приехал на машине?

– Да.