Господи, какой бред лезет в голову спросонья!

Интернет-новости:

Трамп объявил положение «масштабного бедствия» во всех 50 штатах США.

В Подмосковье с 15 апреля вводится система электронных пропусков.

Зеленский заявил, что устал от борьбы с коронавирусом.

Названы российские регионы с новыми случаями заражения коронавирусом.

Шесть пациентов сбежали из психиатрической больницы в Иркутске.

USD: руб. 73,75.

EUR: руб. 80,75.

НЕФТЬ: $31,84.

Надпись на этикетке: «Порфирий Лавров Неунывающий. Книга, полная вина и закуски. Несколько глотков из бутылки для дураков. Ноябрь, 1994 год». И дальше:

«Мутное БЫЛОЕ забродило,

градус осознанья подымая,

силу пережитого не в силах

удержать в покое онемелом,

поднялось – и выплеснулось пеной,

растеклось кругом душистой лужей –

и затихло снова, отстоялось

в ДУМУ крепкую о временах и людях.

Мы убрали грязь вокруг посуды;

осторожно, чтоб не потревожить

муть, осевшую на самом дне, разлили

ДУМУ светлую в старинные бутыли,

этикетками запечатлев на память,

пробки тщательно залили стеарином

и до времени от глаз своих сокрыли,

чтоб при случае попробовать напиток.

И теперь нам этот случай подвернулся!»

Первый глоток – ознакомительный!

Друг мой, я вижу, ты уже читаешь – и читаешь меня! Это значит, что мы опять вместе – здесь и сейчас: я нахожусь слева от тебя, за спиной, на расстоянии вытянутой руки, на этом магическом месте смерти, даже если там всего лишь сливной бачок унитаза или, наоборот, бездна бушующего океана – все равно! Именно отсюда я бдительно слежу за покоем твоего чтения. Но не оглядывайся, если хочешь меня увидеть: просто читай – и может быть тогда, если повезет, ты заметишь боковым зрением тень, которую я иногда отбрасываю.

Итак, этикетку ты уже прочитал. Пробка извлечена. Вино разлито по бокалам.

Делаем первый глоток!

Все смертные люди похожи друг на друга, каждый бессмертный человек бессмертен по-своему.

Да, мой друг, бессмертные несчастливы как толстовские семьи. Да и откуда взяться счастью при их-то знании? Ведь сказано в Книге Екклесиаста: «…во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, умножает скорбь». А все бессмертные – великие ведуны, люди большого ЗНАНИЯ, противоестественные маги, которым открыты тайны этого мира. До счастья ли тут?

И вот они, мой друг, эти несчастливые бессмертные, или озлобляются на весь белый свет из-за его непроходимой тупости и становятся злодеями, или впадают в мировую скорбь по тому же самому поводу, предаются меланхолии монастырей и надевают рясу. Они становятся или великими тиранами, или не менее великими святыми.

Но не таков Порфирий Лавров Неунывающий – не злодей, не тиран и уж, тем более, не святоша! – хотя, среди бессмертных не последний.

Друг мой, я уже не первый раз пытаюсь рассказывать о Порфирии Лаврове Неунывающем – и волнуюсь страшно. Мне всегда было трудно говорить о нем с людьми: всякий раз я спотыкался на их холодном удивлении, как на ровном месте, объяснения становились необъяснимостями, факты выходили пустой фантазией, дивная история разваливалась и погребала меня, задыхающегося от злости на собственное скудословие и людскую черствость. А все потому, что я начинал говорить стихами.

Дело в том, что всякий, кто хоть недолго поддерживал с Порфирием Лавровым хорошие отношения, тотчас же начинал говорить стихами или меняться к лучшему как-то еще. Он заражал всех встречных-поперечных своим инфекционным оптимизмом. Вот и я – тоже… Но, видимо, поторопился к людям с этой своей поэтической историей, и люди, которые и в глаза-то никогда Порфирия Лаврова не видали – человечки прозаические и скучные, – эти людишки откровенно и озлобленно не приняли восторгов моих.

И вот теперь я снова пытаю судьбу: а вдруг на этот раз…

И я обращаюсь к тебе, мой друг, потому что ты единственный способен понять и оценить по достоинству это мое старое вино: его крепость, терпкость, цвет и запах, потому что у тебя отменный вкус и тонкое обоняние на всякого рода фальшь, и ты мне сразу же сообщишь, если что-то не так. Заранее прошу великодушно простить меня, что временами сбиваюсь с прозы на стихи, потому что до сих пор еще нахожусь под неунывающим влиянием бессмертного оптимиста Порфирия Лаврова и надеюсь, это может послужить некоторым оправданием кажущейся неряшливости стиля.

Однако, пора и по глоточку…

– Будь здоров!

– И ты не хворай!

И познакомимся с Порфирием поближе.

Глоток второй!

Когда мы повстречались, на вид Порфирию лет тридцать было, – так обычно, когда он оставался одинок и не вкушал супружеского счастья, с одной и той же женщиной старея, – так выглядел на радость бабам он: прямой и крепкий как железный лом, хотя немного бледное лицо усталость вековую выдавало…

Свое бессмертие он почитал проклятьем, но говорил, что если уж так вышло, отчаянию предаваться бесполезно.

Для начала он убедил меня, что жизнь прекрасна. Но когда я уже поверил ему и решил, что жить стоит, он с такой же легкостью доказал, что жизнь жестока, ужасна и – самое страшное! – бессмысленна. Я тут же впал в отчаянье, а этот негодяй расхохотался и доказал с несокрушимой логикой свою теорию радости без счастья. Он сказал:

– Впадать в уныние, когда все безотрадно, – двойную тяжесть взваливать на сердце: тут жизнь тебя колотит отовсюду, а тут еще и ты себя волтузишь ей вдобавок. Чем безотраднее дела идут вокруг, тем непреклоннее не унывай, мой друг! Все наше отношение к судьбе зависит лишь от нас самих: сегодня ты смеешься, завтра плачешь, хоть ничего не поменялось в мире. Только счастливый человек может позволить себе печалиться, грустить, скучать и тосковать, а я себя к таким не отношу. Да и вообще: от счастья я старею!