От южной Ялты теперь вернемся к северному Чернигову, в области которого мои Степные Хутора. Вблизи села плотного древостоя не было, только на восточной стороне полей была высажена линия деревьев, преимущественно тополей, как агрономическое средство, с целью защиты урожая от ветров, характерных для летне-осеннего времени суховеев. Между тем как именно в лесистой местности, где есть дерн, а следственно, и влага по всей продолжительности дня, и водятся двупарноногие (они же кивсяки). Костянки за счет плоских сегментов туловища в периоды отдыха от охоты прячутся под камни и между кирпичами, забираются в щели кладки домов. Прочие дугоногие многоножки предпочитают жизнь и охоту в дикой местности, прячась тоже под камнями, кочками, используя в качестве укрытия оставленные другими, более крупными животными норы, к примеру, норы тех же полевых мышей. Мухоловки в деревенской местности могут водится во все тех же щелях половицы или между досок чердака. Ни одно из этих насекомых мне в мою золотую пору не встречалось. Уж такую-то встречу, можете мне поверить, я бы точно запомнил и тогда описал.
Она была бы к тому же куда более предпочтительной, нежели встреча тех же ос, облюбовавших однажды дровяник в качестве места для своего гнезда. По меньшей мере половину того лета я промучился раздираемый любопытством, желанием посмотреть, как устроено осиное гнездо, и пониманием очевидной опасности этой затеи, что не мешало мне, однако, подбегать к курятнику по несколько раз в день и с расстояния восьми шагов моих детских ножек высматривать столь интересный мне оплот осиной жизни. Одним дровяником эти воры-сладкоежки не ограничились, их непомерные аппетиты и алчность распространились также и на наш чердак, благо, внешнюю его часть, огражденную от дождя крышей и кроной ореха, растущего в полутора метрах от дома. Сразу за тем орехом начинались густые заросли малины, о которых я вам, уважаемый читатель, уже рассказывал в самом начале повествования. Те осы, таким образом, имели все что нужно для спокойной, беззаботной жизни, исключая, должно быть, если только отсутствие людей. Они-то их и побеспокоили, то есть моя родня, устранив потенциальную угрозу. То же гнездо, что в дровянике, до следующего лета не дотянуло по естественным причинам, патоку его сот слизал первый же холод.
У ограды двора Буцанов, на самом его углу, сразу за которым начинались поля, произрастало дерево шелковицы, сладкие, как сахар, ягоды которой я любил, не побоюсь так выразиться, даже больше, чем обожаемую мною черешню или не менее сахарную малину. Но эпизод этот вовсе не о ягодах и моих вкусовых предпочтениях, хотя совсем без сладенького, конечно, не обошлось, но о моих развлечениях и опять-таки о насекомых, в них вовлеченных. Были это на сей раз гусеницы походного шелкопряда, названного так не иначе как за склонность его личиночной стадии к частым переменам места обитания в поисках пищи. Гусениц этих я одно лето повадился собирать, но не для умерщвления, как могли бы вы подумать, начитавшись выше о жестоких экзекуциях, проводимых мною над военнопленными колорадскими жуками. Должен заметить, однако, что те зверства были вынужденными мерами, проводимыми по закону военного времени над паразитами и вредителями, тунеядцами, нигде в хозяйстве непригодными, в случае же с шелкопрядами, - ситуация была иной. Помниться, я возомнил тогда себя великим промышленником, вычитав где-то о том, что в Китае шелкопряды с давних пор разводятся на производстве, кто бы мог подумать, шелка. Там у них в Китае, конечно, в рабочем процессе другие шелкопряды задействованы, но несомненно родственные нашим, походным, пускай и отдаленно, ведь жизненный цикл и тех и других неразрывно связан с плетением паутины.
Суть самого развлечения заключалась, как не трудно догадаться, в том, чтобы по примеру находчивых китайцев точно так же одомашнить и содержать затем шелкопрядов у себя. Специально для этой затеи я отыскал в дровянике небольшой ящик, сколоченный из тонких досок под овощи и фрукты, а в него понаставил баночек, крышечек, понатыкал палочек в проборы между досками ящика и сообщил те меж собою белыми нитями, так что все это вместе с гусеницами образовало этакий блошиный цирк со своими канатоходцами и клоунами, словом, разного рода артистами. С шелковицы нарвал я листьев, которые для гусениц служили лакомством и расположил те таким образом, чтобы у них иногда возникала потребность перемещаться. Изредка запасы пищи пополнял и приносил по необходимости новых шелкопрядов, когда старые сбегали или дохли, что случалось с ними довольно часто. На практике работала моя задумка через раз, но определенные движения гусеницами все-таки производились, так что спустя какое-то время весь ящик оказался покрыт их белой паутиной. Сплести из этого что-либо, ясное дело, не представлялось возможным, однако я к тому и не стремился, меня куда больше занимал сам процесс наблюдения и ухода за фермой, фантазия, нежели реальная польза, иллюзорная, как и сама паутина, выгода от начатого предприятия.
Максим, а именно его семье принадлежала шелковица, в развлечении участие принимал небольшое. Сама идея изначально его заинтересовала, конечно, впрочем, как и большинство моих выдумок, да только больно уж скучным оказалось на практике ее исполнение. Максим же был парнем ветреным, в этой своей черте даже превосходя меня, а это уже показатель! В детстве он напоминал Жана Фролло по характеру, но был мне Пятницей в тех дебрях кукурузы, среди которых я прослыл Робинзоном Крузо, что же с ним стало в будущем мне неизвестно, уж точно судьба его служилась лучше, чем у пресловутого Жана, но, как и в случае с их теленком, не думаю, что так уж экстраординарно, - испортился, наверное, как и все мы, мальчишки. Тогда он помогал мне собирать гусениц первое время и изредка наведывался к нам во двор, как ревизор, проводящий аудит. Так как ему принадлежала часть акций, я всегда был рад присутствию своего компаньона на лужайке моего двора. По-детски, конечно, но именно детьми мы на тот момент и были, и мне, должен сказать, приятно, что кроме мрачных перспектив орошения живых созданий кипятком, я имею и нечто наивное и невинное, чем могу теперь поделиться с вами, дорогой читатель. История эта к тому же мне запомнилась своим сладким послевкусием шелковицы, подкрепив тем самым мою память, что позволило мне вспомнить до мельчайших подробностей весь процесс и описать его теперь в деталях. Такие воспоминания, когда помимо зрения, слуха и нюха, включается еще и вкус, по моему мнению, и являются самыми ценными и, стало быть, наиболее приятными для вспоминания.
Затея эта продолжалась лишь одно лето и совсем недолгое его время, впоследствии я больше не практиковал ничего подобного, хотя запас впечатлений от процесса, а следственно, и даруемое им вдохновение, как вы сами можете видеть, у меня не иссяк и до сегодняшнего дня.
На этой прекрасной ноте хочу вам сообщить, что мои истории о насекомых подошли к концу. Слышу возгласы из зала, - наконец-то! Тем хуже для меня, если в зале пусто. Это, впрочем, отнюдь не означает, что больше ничего интересного с ними и со мной в те годы не происходило. Были случаи с майскими жуками, которых я особенно любил за их неповоротливость, большие размеры и малое число, а также с их личинками, такими же неповоротливыми, как и взрослые особи, но крайне отвратительными по виду, пускай и схожими с ними передом. Они встречались в верхних слоях почвы, распушенных, воздушных черноземах, которыми издревле славился родной мой край. Я пробуждал их ото сна случайным образом, работая лопатой на копях картошки, и не случайным образом умерщвлял, хотя случалось и проявлять милосердие. Были золотые бронзовки, родственные все тем же майским жукам, экзотическим голиафам, египетским и крымским скарабеям, но, конечно же, уступающие им как по размерам, так и по величественности, - мирные дети солнца. Были муравьи, пасущие тлю, и муравейники, в которых тля паслась и которые я разорял, применяя зачастую лучи того же солнца, как оружие, посредством оптики лупы (за детство у меня сменилось их несколько), привезенной и подаренной мне отцом, дальше по тексту будет о его личности и о его приездах. Отец и научил меня такому баловству с увеличительным стеклом. Растить из меня остроумного детектива или храброго исследователя, по всей видимости, не входило в его планы, однако в те времена мы были с ним достаточно близки, что уже само по себе радует. Отец учил меня ловить шмелей, уж не знаю в шутку ли и возможно ли так поймать шмеля вообще, ибо сам я на подобный подвиг так и не отважился по причине трусости и осторожности, а также печального опыта столкновения с мохнатыми и полосатыми насекомыми, - не отважился, вполне возможно, к своему же счастью. Он говорил, нужно преградить шмелю дорогу, расположив ладонь перпендикулярно к траектории его полета. Шмель упрется лбом и забуксует. Приходилось мне ловить на полях кузнечиков, руководствуясь также его советами, а затем отпускать их, и даже видеть самого настоящего богомола, не пойми как очутившегося у нас в доме. Мать моя случайно его задавила: он запутался в постели, а ей вздумалось перевернуться. Одним словом, многое было.
