Среди насекомых наиболее ненавистными мне были не колорадские жуки, не осы с их гладкими жалами, злые от безнаказанности, от яда одной из которых я однажды так сильно пострадал, не оводы с их болезненными укусами, разбойники, орудующие обычно вблизи воды, и даже не комары - эти прожорливые кровопийцы - места укусов которых мать смазывала мне бальзамом "звездочкой", с чьим характерным запахом у меня неразрывно связано с той поры детство, но самые что ни наесть обыкновенные мошки. Не плодовые мошки, хотя и те тоже - та еще ложка дегтя в мед благодатных дней моей золотой поры, но мошки-мясоеды, днем прячущиеся от сухости и солнца, а ближе к заходу последнего выбирающиеся на огороды к людям и на пастбища к скоту на грязный свой, черный промысел. Мрачными тучами витают они над спинами трудящихся, как вороны над полем битвы, то и дело спускаясь вниз, пикируя в поисках незащищенной одеждой кожи. Между мошками встречаются, впрочем, и комары, но не они составляют основную массу туч деревенской авиации, - не они, таким образом, являлись главным объектом моей ненависти. Мошки эти, как сейчас помню, до того порой наглели, что летели своей жертве прямо в лицо и глаза, казалось, ничуть не страшась расправы, не понимая ценности собственной жизни. Они забивались человеку в рот и ноздри, напоминая своим поведением птиц из одноименного фильма Хичкока. То же происходило с лошадьми и коровами, только у тех не было одежды да рук, чтобы отмахиваться, это могли они делать только своими хвостами, но из хвоста мухобойка так себе: овода, может, и пришибешь, а против такой вот тучи - сомнительное подспорье. Их же над головами вились миллионы и, что важно, от заразы той на улице не было никакого спасения, из-за чего становилась она еще более страшной. Ведь все как один, кто за день поработал, непременно потные и уставшие, и тут еще, как назло, новый повод им для раздражения. Хоть бери и москитной сектой укрывайся - до того доходило отчаяние! Без тех мириад мошек я лето свое не представлял, - этакий узелок на память остался мне от них, вроде сам по себе и ценный, да только больно уж неприятный, чтобы ценить по достоинству.
Помимо мошек и вышеперечисленных насекомых, я ребенком боялся еще пауков, тех, что телом поменьше, а лапами - подлиннее да потоньше. Чем чужероднее они казались мне-человеку, тем и, соответственно, страшнее. И еще вот что странно: я пауков не ненавидел, но только боялся, а некоторых не только боялся, но еще и любил в то же время. Они меня, таким образом, одновременно очаровывали и пугали, как-то так получается...
Здесь небольшое отступление, в которое я постараюсь максимально кратко и потому с минимумом, уж надеюсь, вреда для повествования, актуализировать свои знания с филогении - науки, которую имел удовольствие изучать. Дело в том, что эволюционно в некоторый момент времени на Земле возникло два кардинально противоположных направления, по которым и развивалась в дальнейшем животная жизнь. Это, соответственно, беспозвоночные с их безусловными рефлексами, сложными инстинктами и наследованием алгоритмов поведения и позвоночные, у которых акцент был сделан на личный опыт отдельных особей и рефлексы условные, то есть приобретенные в процессе онтогенеза. Значительное время на Земле доминировали беспозвоночные, как в воде, так и на суше, уделом же позвоночных была только вода, пока в Девонском периоде (около 419 миллионов лет назад) они не вышли наконец из океана, произойдя от кистеперых рыб. Из этого следует, что вражда между беспозвоночными и позвоночными началась задолго до выхода последних на сушу и закреплена в нас людях - дальних потомках общего для всех позвоночных предка - на генетическом уровне эволюцией. Стало быть, мы и насекомые не просто разные, но прямо-таки противоположные, что вам и без меня, впрочем, должно быть известно, однако мне почему-то показалось уместным сделать здесь данное отступление, поделившись подробностью начала этой древней войны между ними и нами.
Теперь же вернемся к членистоногим, а остановились мы на пауках. Из них, в частности, мне очень нравились крестовики. Ничего необычного в них, конечно же, не было (вид пауков это довольно распространенный в наших широтах), а привлекали они меня своей красотой и правильностью формы. Как алмазы, каждая их линия представлялась мне вершиной утонченности и совершенства, их лапки были гранями, равно как и нити паутины, по которым они сновали. Именно такими должны были быть пауки по устоявшимся уже тогда моим представлениям об их породе, стандартам, сложенным в основном по картинкам из книг, мультикам и фильмам. Всех прочих пауков за редкими исключениями я, следственно, считал пауками неправильными и в некотором смысле меня тогда злило и задевало даже само их существование в природе. Для меня это было, пускай и неосознанно, еще одним обманом взрослых, равнозначным, пожалуй что, даже их байкам о Деде Морозе, которым я в свойственной себе манере запираться в мире иллюзий продолжал отчасти верить, даже имея неоспоримые доказательства об их ложности. Непроизвольный обман этот был для меня очередной детской трагедией, причем, вероятно, еще более выраженной, чем в случае с веселым новогодним толстяком-хохотуном, спускающимся в дымоходы (или забирающимся в окна, как в моем, квартирном, варианте этой байки) и приносящим детям подарки за их хорошее послушание. Дед Мороз был ложью проходной, всплывавшей два раза в год (собственно, в канун и сочельник, когда я путал его с западным Санта-Клаусом, благодаря влиянию все тех же motion pictures), с пауками же ложь была сезонной, а как следствие этого, куда более продолжительной по времени.
Больше пауков меня пугали только многоножки, но их, к счастью для меня, в деревне не водилось, по крайней мере, за все время пребывания там мне не встретилась ни одна. Насекомые эти куда ближе к низшим насекомым по свойственной им непереносимости сухости воздуха. Им поэтому, за исключением некоторых разновидностей, вроде костянки, тоже широко распространенного вида, обитающего на севере, предпочтительней влажный и теплый тропический климат, хотя и в умеренном климате они широко распространены.
Мой первый опыт общения с представителями данной группы насекомых произошел в возрасте четырех лет и пришелся на переезд моих родителей и меня вместе с ними из бабушкиной квартиры в нашу собственную квартиру, ютившуюся в старенькой пятиэтажной хрущевке. Как говориться, птенцы вылетели из гнезда, а на новом месте их поджидало вдоволь пищи, в том числе и многоногой. Мать моя, как и большинство женщин, ненавидела насекомых куда сильнее нас с отцом, а уж тем более таких отвратительных, как эти. Нам попались так называемые мухоловки - синантропный, как и костянка, вид комнатной многоножки, исключающий по месту жительства наличие тараканов (тут чаще всего одно из двух, хотя у бабушки Вали, - моей второй бабушки по отцу - помниться, водилось и то, и другое, да только из разных клоак выползало). Обитали они у нас в вентиляции, из которой выбирались время от времени в поисках съестного, отбирая корм у пауков (а то и съедая их, если умели добраться, что в общем-то неудивительно, так как бегают мухоловки очень быстро, некоторым паукам еще и фору дать могут в вопросе скорости, впрочем, зачем бы это им понадобилось?). Пауков же мать моя и отец почитали в некотором смысле священными животными, как какие-нибудь язычники, и старались по возможности не трогать, а если и трогать, то не убивать, но выпускать в другое место.
Со следующим видом многоножек я познакомился на отдыхе в Крыму, в Ялте, куда ездил вместе с отцом в возрасте восьми лет. Мы гуляли тогда по ботаническому саду и я, ударив ногой по случайному камню, отбросил его, обнаружив под ним кивсяка, обыкновенного, лесного. Мне свысока показалось тогда, что это червяк, а о родной, домашней мухоловке я и не задумался ни на секунду, так как кивсяки на мухоловок совсем не похожи, ни образом жизни, ни видом. Каково же было мое удивление, когда, потянувшись рукой к червяку (червяков я не боялся до той поры) и прикоснувшись к нему пальцем, чтобы взять, я обнаружил у тонкой темной колбаски лапки и умение быстро ими перебирать. Отвращению моему не было предела: тянулся я, чтобы ощупать необычного червяка, а обнаружил обычного кивсяка, о существовании которого я даже и не подозревал до того момента, хорошо хоть в руку не взял сгоряча. У отца моего была одна фобия с раннего детства, думаю у многих есть похожая, так как у меня она обнаружилась тоже. Суть ее в страхе того, что в рот тебе насильно засунут тряпку. Дело тут даже не в ужасе быть захваченным кем-то в плен или украденным, а в самой отвратительности полотна. С кивсяком тогда приключилась похожая история: единожды попробовав его наощупь (а я все же успел его попробовать) я заработал отвращения не только к этой разновидности многоножек, но и ко всем дождевым червякам, которые на кивсяков не сильно-то и похожи, и только в темноте да по незнанию их можно перепутать.
