Он не мог остановиться или закричать. Казалось, если он хоть на секунду расслабится, его тотчас вырвет. Или того хуже. Положение было настолько серьезным, что он враз почти протрезвел и тотчас почувствовал жар. Пот выступил на лбу, ручейками побежал по спине.

Он носился по улице, как сумасшедший. Чем дольше он бегал, тем сильнее крутило живот, но отыскать сортир не удавалось. Как назло, кафе и кабаки уже не работали, а туалеты на лестничных площадках были заперты. На трезвую голову он бы нашел выход, но он все еще был пьян, а время поджимало. Больше терпеть он не мог. В конце концов, он решил зайти в какой-нибудь подъезд и облегчиться прямо в холле. Но в этот самый миг…

Внезапно и неудержимо изо рта хлынули остатки ужина. Он застыл, не в силах остановить ударивший из него фонтан, ему казалось, что все внутренности выворачиваются наизнанку. Это было на перекрестке перед каким-то небоскребом. Он медленно-медленно подобрался к цветочной клумбе у самого небоскреба, припал к ней и изверг из себя все, вплоть до желчи. Через какое-то время он попытался, наконец, встать, выпрямиться и тут – фьюить! – все вокруг него закружилось.

Отступившее было опьянение навалилось с новой силой. Справиться было невозможно – на него словно обрушилась песчаная буря: его смело, оставшиеся капельки сознания слились в одну точку и погасли, словно мигнул и выключился черно-белый экран телевизора.

Он очнулся в тот же день в полдень, в КПЗ. И совершенно ничего не мог вспомнить, даже как провожал начальника и коллег: воспоминания обрывались где-то перед этим. Изредка в голове всплывали смутные картинки: как он бежит по незнакомым местам, но куда и зачем бежит – не помнил и распознать, сон это или явь, тоже не мог, а потому назвать это воспоминаниями было сложно.

И, разумеется, ни малейшего представления о том, как он оказался в камере.

В полицейском участке составили протокол, сделали все, что полагается в таких случаях, и, наконец, получив административное взыскание, он смог пойти домой. Полицейский сказал, что еще надо будет поблагодарить охранника небоскреба. И добавил, что ему, этому охраннику, пришлось убирать дерьмо и блевотину. Неужели он взял и вот так запросто спустил штаны и насрал прямо посреди улицы? Но именно там, у клумбы, его, дрыхнувшего со спущенными штанами возле наложенной кучи, и обнаружил охранник, которому эту кучу пришлось убирать.

«Не напивайтесь так больше», – напутствовал его дежурный полицейский.

В понедельник он пошел на работу, и там даже не подозревали, что́ с ним произошло. Никто не спросил, благополучно ли он добрался до дома: все собрались вокруг одного компа и обсуждали топовую новость из Интернета. Он подошел поближе и на расстоянии заглянул в монитор. Следуя за курсором, его взгляд отыскал нужный заголовок в самой верхней строчке топовых новостей.

«Мерзкие опарыши наводняют город нечистотами!» – гласил заголовок. На мониторе было открыто множество окон, которые, похоже, все относились к этой новости. Хозяин компьютера закрыл верхнее окно, и щелкнул по фотографии, вставленной в статью.

На фото перед клумбой валялся на боку человек с полуспущенными штанами. Вокруг него – жидкие фекалии и лужи рвоты. Разумеется, как того требуют корейские законы, лицо, полуобнаженная нижняя часть тела и нечистоты скрывала «мозаика», и потому только сам виновник скандала, как ни мала была картинка, мгновенно узнал себя. Узнал, и чуть было не заорал. Кое-как справившись с собой, он поспешил вернуться на рабочее место с бешено колотящимся сердцем. Никогда в жизни ему не было так жутко, парню казалось, что он сходит с ума. Обернись сослуживцы – они мгновенно бы распознали написанный на его лице ужас. Он это понимал, но был бессилен что-либо с собой сделать.

Опустив голову и уткнувшись в блокнот с графиком рабочих поездок, он мечтал только об одном – чтобы скорее прошло утреннее совещание и можно было выйти на улицу. Никогда, никогда раньше его пульс не был таким лихорадочно-стремительным. Даже дыхание перехватывало.

Ему казалось, будто все коллеги смотрят на него, хотя было совершенно очевидно, что никому и невдомек, кто герой этой отвратительной истории. Он слышал их разговор: его имя ни разу не было упомянуто. Нет, они его не узнали, происшествие просто завладело их вниманием, тем более, что оно случилось неподалеку отсюда, а во что он был одет на корпоративе, они не помнили. Их безразличие к нему оказалось для него спасением. Он попытался сглотнуть, но во рту пересохло. О, как же он отчаянно желал, чтобы день поскорее закончился.

И день прошел, но для него ничего не изменилось. В ту ночь он то включал, то выключал компьютер, то ложился в кровать, то вставал, то садился, то снова укладывался спать, и так он провел всю ночь не смыкая глаз. Он надеялся переждать, надеялся отвлечься, заснуть и наутро обнаружить, что все вернулось на круги своя, словно ничего и не было. Но на следующий день все та же новость лидировала в топе и явно не собиралась сдавать позиции. Само собой заметок про «опарыша» меньше не стало, наоборот, появились новые, и возросло количество просмотров. Верно говорят: чем дальше в лес, тем больше дров.

Во вторник после обеда действительность превратилась в кошмарный сон. Беда, беда…

Неизвестно откуда в Интернет начала просачиваться его личная информация. Стало известно, что «опарыш» работает в страховой компании, всплыла фотка со школьного выпускного. Фотку, разумеется, «замозаичили», но необработанный исходник в Интернете можно было отыскать за пару минут. В происходящее невозможно было поверить, но это был не сон. Что, что ему было делать?

Он смирился с тем, что незнакомые люди обсуждают его в Интернете. Он был готов выдержать любую ругань, да хоть бы и побои, если бы можно было просто перетерпеть, а потом бы все это забылось и сгладилось.

Ему пришлось уволиться с фирмы, когда выяснилось, что это был он. Если бы даже ему предложили остаться, это было бы невозможно: по работе ведь надо было встречаться с клиентами, а как теперь с ними встречаться? Конечно, в лицо его узнавал не каждый встречный, но что будет, если клиент его узнает?

От одной мысли, что прохожие могут узнать в нем виновника скандала, его бросало в холодный пот. Даже если это будет один-единственный прохожий… нет, лучше уж провалиться сквозь землю! И как понять – догадались они или нет? Страх быть узнанным не отпускал его, и нет ничего странного в том, что вскоре он начал от людей шарахаться.

Все равно он пытался терпеть. Стиснуть зубы, не обращать внимания на незнакомцев, которые вдруг принимались тыкать в него пальцем, – рано или поздно эту историю забудут. «Терпи! Что тут такого, чего нельзя вынести», – твердил он себе каждый час, каждую минуту.

Увольнение тоже можно пережить. Теперь он даже не понимал, почему раньше так боялся потерять работу. Когда его избавили от выбора, стало легче. Борясь с отчаянием, он убеждал себя, что все еще может обернуться к лучшему, что наконец-то он стал хозяином своей жизни, которая до сих пор была такой нелепой и суетливой.

Но ничего из этого не вышло. Он все-таки сломался, и дело было не в том, что прохожие, завидев его, качали головами, не в его собственный слабости и неспособности выдерживать удары судьбы, а во взглядах соседей и знакомых. От их глаз было невозможно спрятаться, и, казалось, проще было бы выдержать удар ножа, чем эти насмешливые взгляды, в которых ясно читалось: «а я всегда знал, что ты за человек». Загнанному в угол, ему представлялось, что в целом мире не найдется норы, куда он мог бы забиться.

Он не чувствовал себя вправе сказать: «Это несправедливо!», да и кому это скажешь? Приятелей у него всегда было раз-два и обчелся, а семья… Была ли между ними хоть какая-то связь, помимо кровного родства? «Не было, никогда не было», – понял он и не почувствовал при этом ни сожаления, ни злости. Родные были просто людьми, с которыми его связала случайность, и он не мог надеяться на какое-то необыкновенное понимание или великодушие с их стороны. Связь с семьей представилась ему поблекшим рисунком, на котором бледными, невыразительными линиями была изображена их повседневная жизнь. Со стороны этот рисунок мог казаться полноводной рекой, но на самом деле на пожелтевшую бумагу просто нанесли линии, которые принято проводить, если рисуют семью; а чувств, которые могли бы по-настоящему связать этих случайных людей, не было. Почему так вышло, он не знал, но, судя по всему, так было всегда.