Куда бы ни занесла его жизнь – на фирму, в армию или в школу, никаких особых талантов он не проявлял, и, обладая довольно необщительным характером, ни с кем близко не сходился.

Казалось, его душа спряталась где-то в иных мирах, а на земле осталось лишь его тело. С восходом солнца он открывал глаза и, не думая ни о чем, шел зарабатывать деньги. Лучше всего у него получалось просто выдерживать повседневность. Он жил тихо-тихо, неприметно, словно и дышать перестал.

Ладно бы он был человеком, который отлынивает от работы и, соврав, что у него встреча с клиентом, идет по своим делам. Тогда хотя бы было понятно, почему он ничего не добился.

А он просто не мог вложить душу в эту нудную работу, и потому, как ни старался, толку от его усилий не было никакого. Бывает ведь: ходит торговец по всему городу, зазывает покупателей, расхваливает свой товар, а продать ничего не удается. Так было и с ним.

Не его это была работа – с какой стороны ни глянь. Он и сам об этом догадывался, но помня, что мало кому выпадает удача заниматься любимым делом, просто старался выполнять любое поручение как можно лучше.

Понятно, что фраза «я старался как мог» вполне способна обернуться пустыми словами, но в нашем случае и коллеги и начальство прекрасно знали, что этот молодой сотрудник и в самом деле никогда не отлынивает. Знали не потому, что за ним следили, просто всем было очевидно, что он действительно старательный и исполнительный человек.

Для него не было секретом, что на работе его не ценят и вспоминают о нем только тогда, когда надо сделать что-то нудное и не ахти какое важное. Зато коллеги до такой степени не видели в нем конкурента, что им даже не приходило в голову его подсиживать.

Как ни угнетало его это положение, он не видел возможности что-либо изменить. На гражданке он ничем, кроме страхования, не занимался, и никуда, кроме как в торговлю, его бы не взяли. О другой работе и мечтать не приходилось. Но даже появись она вдруг, ему не хватило бы храбрости написать заявление об уходе.

Так что он просто жил.

Скажут «поди-ка сюда» – подойдет, скажут «отойди» – отойдет, окликнут – отзовется; такой была его повседневная и в общем-то не самая плохая жизнь.

С каких пор она стала такой?

На фирме именно ему приходилось выполнять всякие малозначительные поручения, в том числе во время корпоративов. Он всегда уходил с работы последним. Даже коллеги помоложе, и те гоняли его туда-сюда с поручениями, а ему и в голову не приходило отказываться.

Печально, но такова была его жизнь.

И потому нет ничего удивительного в том, что тогда, в тот день, он остался посреди улицы один-одинешенек.

В тот день у них был корпоратив, и он так наклюкался, что не заметил, как наступил рассвет. Однако при посторонних он не позволял себе совсем расплыться и потому окружающие редко понимали, до какой степени он пьян.

Как это было заведено, сначала он отправил на такси домой все начальство, потом всех коллег, убедился, что все разъехались, а потом вдруг уронил голову, точно сломанная сильным ветром сухая былинка. Голова тряслась, дрожь передалась телу, опьянение навалилось на него всей тяжестью, и ноги перестали его слушаться. И когда он попытался сдвинуться с места, идти получилось только зигзагами.

Останавливаясь, он втягивал живот, стискивал зубы и сжимал кулаки, словно мастер кун-фу, концентрирующий энергию. В эти мгновения его охватывал беспричинный гнев, и, пытаясь хоть как-то очухаться, он оглядывался по сторонам и делал глубокий вдох.

Он был один, он не мог победить опьянение и больше всего походил на сдувшийся воздушный шарик, тоскующий по небу. Он все больше хмелел, ноги несли его совсем не туда, куда он хотел направиться; шатаясь и то и дело падая, он блуждал по незнакомым переулкам.

Хмель подчинил себе тело, разум захлестнуло волной ярости. В какой-то момент сознание вернулось, мигнув, словно лампочка, свисающая с сырого потолка подземелья. «Зачем я брожу по этим улицам?» – промелькнуло у него в голове, но мгновенье спустя вопрос погас без ответа.

Ему раньше было невдомек, что внутри него может таиться другое «я». Кто его знает почему, но до сего дня он и не предполагал, что человеку нужно иногда вглядываться в глубины собственной души.

Наверняка это из-за того, что в школе он слушался учителей, в армии действовал по уставу и выполнял приказы, на гражданке и думать не смел противиться чужому мнению, а потому попросту не находил времени на себя, на то, чтобы заглянуть в свое сердце, осознать собственные потребности и желания.

Собственно говоря, он ведь только и делал, что просто терпел происходящее, изо дня в день, с утра и до вечера, с того момента, как откроет глаза, и до самой ночи. И вдруг выяснилось, что в голове у него, в груди, в глубинах его существа таилось и ждало своего часа истинное «я».

Стоило только вышколенной обществом личине дать слабину и потерять контроль над телом, как это другое «я» поднимало голову, разливалось по кровеносным сосудам, просачивалось в клетки и начинало борьбу, словно подпольная телестанция, что распространяет пробивающийся сквозь блокировку сигнал.

Его истинной сущности случалось очнуться и раньше: тогда его охватывала накопленная за долгие годы злость на мир, все это время презиравший и унижавший его. Но обычно озлобление это достигало некоего пика и сходило на нет. Однако в тот день все пошло не так, как обычно. Вместо того, чтобы схлынуть, закипевший гнев ударил в самую маковку, взорвался, вырвался наружу, словно петарда, и, возвращаясь, огнем разлился по всему телу. Офисный тихоня заорал на всю улицу: «Что я здесь делаю? Только суньтесь! Сволочи! Мы еще поглядим!..» С бессвязными воплями он потрясал кулаками и, точно тэквондист, наносил невидимому врагу удары ногами. Его угрожающие жесты и крики могли бы напугать, но на улицах было пустынно.

Пока они отрывались с коллегами, лишь по косящим глазам и теряющей связность речи можно было догадаться, насколько он пьян, но, оставшись один, он изменился до неузнаваемости, словно превратился в другого человека. Нет, он и в самом деле стал другим.

Невозможно было сдержать злобу, которая так долго копилась внутри, а теперь разлилась кипятком по его телу. Жар, всё горячее, подступил к горлу, ударил в голову – и фонтаном взлетел в небо.

Его восприятие обострилось, и, уловив шорох или мелькание, он оборачивался, таращил глаза, пока взгляд не фокусировался на цели – наводился, что твой оптический прицел, того и гляди щелкнет затвор! Его отбросило назад, но он устоял и выпрямился, весь дрожа, тыча пальцем и впиваясь взглядом в нечто, видимое лишь ему. Бормоча ругательства низким угрожающим голосом, он вдруг резко обернулся, вновь услыхав какой-то звук, и вдруг принялся бить по воздуху, словно мастер боевых искусств, оттачивающий «пьяный стиль».

Так он бродил по незнакомым улицам, шатаясь и бормоча что-то невнятное, пока не воскликнул внезапно: «О! Домой же пора!» – и медленно, на заплетающихся ногах, словно солдат разбитой в пух и прах армии, вернулся к шоссе. Место очень напоминало то, где он ловил такси для коллег, но теперь он стоял, опасно раскачиваясь, а машины проносились мимо и никто не хотел его подвозить.

Он понурил голову, словно начал молиться, а потом вдруг, точно собака, которую позвал хозяин, обернулся, спрыгнул с бордюра и бегом бросился на проезжую часть, пугая водителей.

Одним махом добрался до второй полосы четырехполосного шоссе, крикнул: «Гады, не игнорьте меня!» – и тут же бегом вернулся на тротуар, перепуганный светом фар, гудками и скрежетом тормозов, раздавшимися, когда разом затормозило множество машин. Вслед ему неслась брань оторопевших водителей, а он вдруг снова выскочил на дорогу, опять вернулся, повторил этот трюк несколько раз – и тут ощутил сильную резь в желудке. Его начало тошнить, скрутило живот, а голова, казалось, вот-вот расколется.

Он весь съежился, стоя посреди тротуара и пытаясь справиться с приступом. Боль то вспыхивала, то гасла, словно электрический ток в сломанном переключателе, и до него дошло, что сейчас ему позарез требуется не такси, а туалет. Помрачение отступило, и он сообразил, что такие дела посреди дороги не делаются. Пытаясь сдержать поднимающуюся к горлу тошноту, он зашагал в сторону зданий.