В своих широких жестких черных одеждах они походили на печальные старые маски, рассевшиеся на галерке.

– Какой позор, что дошло до этого. – Госпожа Дома откинула капюшон. Покрытое белой краской лицо резко выделялось на черном фоне. Руки тоже были затянуты в черное. – Мне плевать, что ты убегаешь. Но ты делаешь это плохо. Не хватайся за меч, не унижайся.

– Осталось меньше десяти минут до прибытия шаттла, который увезет меня в Трентхем, на Вторую, – сказала Гидеон, не убирая руки с рукояти меча. – Я сяду в него и закрою шлюз. Попрощаюсь с вами. Вам уже меня не остановить.

Харроу выставила вперед руку и задумчиво потерла пальцы. Свет упал на выбеленное лицо с черной полосой на подбородке и на короткие волосы, выкрашенные в цвет дохлой вороны.

– Хорошо. Попробуем, ради интереса. Возражение первое: в Когорту не примут беглого раба, сама знаешь.

– Я подделала твою подпись на документах.

– Одно мое слово, и на тебя снова наденут браслет.

– Ты промолчишь.

Харрохак обхватила запястье двумя пальцами и медленно помахала ладонью:

– Сюжет неплохой, но персонажи никуда не годятся. Откуда такое милосердие с моей стороны?

– Если ты меня не отпустишь, – Гидеон держалась за меч, – если ты заставишь меня вернуться, если передашь Когорте информацию или, не знаю, выдуманный список обвинений…

– Ну и мерзкие у тебя журналы, – заметила Госпожа.

– В это самое мгновение я закричу. Я буду кричать так громко и долго, что меня услышат с Восьмой. Я расскажу все. Ты знаешь, что я знаю. Я передам им цифры. Меня вернут домой в наручниках, но я буду подыхать от смеха всю дорогу.

Харрохак прекратила растирать руку и посмотрела на Гидеон. Резко махнула рукой своему гериатрическому фан-клубу, который немедленно зашевелился, зашатался, забил лбом в пол, щелкая четками и несмазанными коленями, исчез в темноте. Остались только Крукс и Агламена. Харроу склонила голову набок, как любопытная птица, улыбнулась еле заметно и высокомерно.

– Как грубо и просто. Как эффективно и безвкусно. Мои родители тебя бы удавили.

– Посмотрела бы я на это сейчас. – Гидеон не двигалась.

– Ты это сделаешь, даже если не получишь никакой выгоды. – Кажется, Госпожу это удивляло. – Даже зная, что пострадаешь. Даже зная, что это значит. И все это только потому…

– Все это потому, – Гидеон снова посмотрела на часы, – что я ненавижу тебя, чертову суку, гребаную ведьму из ада. Не принимай на свой счет.

Повисла пауза.

– Ох, Сито, – жалобным голосом сказала Харроу. – Я же о тебе и не помню почти никогда.

Они смотрели друг на друга. Гидеон не сдержала кривой улыбки, и лицо Харрохак немедленно приняло еще более брезгливое и презрительное выражение.

– Я, кажется, в тупике, – нехотя удивилась она. – Твой шаттл прибудет через пять минут. Я не сомневаюсь, что все документы у тебя в порядке. Проявлять необоснованную жестокость грешно. Я ничего не могу сделать.

Гидеон ничего не сказала. Харроу продолжила:

– Сигнал к сбору настоящий. У Девятого дома проблема. Ты не уделишь несколько минут последнему сбору своего Дома?

– Нет, мать твою.

– Я могу воззвать к твоему чувству долга?

– Нет.

– Попробовать стоило. – Харроу задумчиво постучала себя по подбородку. – А как насчет взятки?

– Вот это бы могло сработать, – ответила Гидеон в пространство. – «Гидеон, вот деньги. Можешь потратить их прямо здесь, на кости». «Гидеон, я не буду вести себя как последняя сука, если ты вернешься. Ты можешь занять комнату Крукса». «Гидеон, вот тебе пучок дергающихся младенцев, они все из монастыря и поэтому больны остеопорозом».

Харрохак без всякой рисовки вытащила из кармана кусок пергамента. Это был самый настоящий документ на бланке Девятого дома. Ради него наверняка пришлось порядочно опустошить казну. У Гидеон волоски на шее встали дыбом. Харроу демонстративно положила пергамент на безопасном расстоянии между ними обеими и отошла, разведя руками.

– А может быть, – сказала Госпожа, когда Гидеон медленно подошла к документу, – это подлинный патент на должность в Когорте. Его нельзя подделать, его подписывают кровью. Так что не спеши его хватать.

Это оказалась настоящая купчая Девятого дома, составленная правильно и ясно. По ней Гидеон Нав получала патент подпоручика, не подлежащий перепродаже, но гарантирующий пенсию после отставки. Ей гарантировалась полная офицерская подготовка. Большой процент от трофеев и территории отходил Дому при его желании, но выкуп за нее саму уплачивался Дому в течение пяти лет, а не тридцати. Более чем щедро. Харроу выстрелила самой себе в ногу. Она, играючи, стреляла в одну ногу, а потом целилась в другую. Она навсегда теряла права на Гидеон.

Гидеон осталась совершенно невозмутимой.

– Нельзя сказать, что мне нет до этого дела, – заметила Харроу.

– Тебе ни до чего нет дела. Ты бы заставила монашек жрать друг друга, чтобы развлечься. Ты психопатка.

– Не нравится, верни. Пергамент мне еще пригодится.

Единственным разумным выходом было сложить из купчей ракету и запустить ее обратно. Четыре минуты до приземления шаттла и возможности отвалить отсюда. Она уже выиграла и не могла поддаться слабости и разрушить все – месяцы, проведенные за попытками взломать систему вызова шаттла, месяцы заметания следов, поиска документов, перехвата сообщений, ожидания и тяжкого труда. Это просто уловка. И уловка Харрохак Нонагесимус, а значит, особенно мерзкая.

– Ладно, – сказала Гидеон. – Назови свою цену.

– Приходи на общий сбор.

Гидеон не стала скрывать удивление:

– И о чем же ты хочешь объявить?

– А тебе разве не интересно? – без улыбки поинтересовалась Преподобная дочь.

Повисла тишина. Гидеон выдохнула сквозь зубы, героическим усилием воли бросила документ и отошла.

– Не-а, – сказала она и с интересом отметила, что черные брови Госпожи дрогнули. – Я пойду своим путем. И не собираюсь лезть в Дрербур ради тебя. Черт, да я не полезу в Дрербур, даже если ты вызовешь скелет моей матери, чтобы он станцевал мне джигу.

Харроу сжала в кулаки руки в перчатках.

– Ради бога, Сито! Это великолепное предложение! Я даю тебе все, чего ты хотела! Все, о чем ты бесконечно скулила без всякого стыда и не удосужившись даже подумать, почему тебе это не положено! Ты ставишь мой Дом под угрозу, ты позоришь моих людей, ты врешь, обманываешь и крадешь, ты прекрасно все это знаешь… ты омерзительная мелкая дрянь!

– Терпеть не могу, когда ты ведешь себя как ущипнутая за задницу монашка. – Гидеон искренне сожалела в этой фразе только об одном.

– Хорошо же! – фыркнула Харрохак, мгновенно беря себя в руки. Она начала выбираться из своих длинных, богато украшенных одежд. Человеческие ребра, которые она носила поверх мантии, застучали, засияли белым на черном. Крукс вскрикнул от страха, когда она принялась расстегивать маленькие серебряные пряжки, но она остановила его жестом. В Гидеон поднялась волна жалости и отвращения, когда она поняла, что делает Харроу. Та снимала костяные браслеты, зубы, которые носила на шее, маленькие костяные сережки в ушах. Все это она сгрузила Круксу в руки, а сама вышла на посадочную площадку, дрожа. В перчатках, сапогах, рубашке и брюках, коротко остриженная, с искаженным гневом личиком она вдруг стала сама собой: отчаявшейся девчонкой моложе Гидеон, маленькой и слабой.

– Слушай, Нонагесимус, – сказала Гидеон, выбитая из равновесия и встревоженная. – Кончай уже. Не делай… что ты там собиралась делать. Отпусти меня.

– Ты так просто не уйдешь, Нав, – сказала Харрохак. Подбородок у нее дрожал.

– Пнуть тебя на прощание?

– Заткнись! – рявкнула Госпожа Девятого дома и добавила жутким голосом: – Я меняю условия. Честный бой…

– И я ухожу безнаказанной? Я не дура.

– Нет. Честный бой, и ты уходишь с патентом. Если я выиграю, ты сходишь на сбор, а потом уйдешь с патентом. Если проиграю – уходи прямо сейчас. С патентом.

Она подхватила пергамент с земли, вытащила из кармана перо, сунула его в рот. Оно вышло из щеки, покрытое кровью. Очередной трюк, решила Гидеон.