Таира учительница действительно не заметила. А к Саше в тетрадку заглянула.

– Ну и грязь у тебя! Как всегда, – будто бы плюнула в нее словами учительница и пошла дальше. Саша сразу расслабилась, то есть сгорбилась и расплылась по парте. Конечно, она расстроилась. Конечно, она хотела бы сказать, что у нее все тире стоят на месте, что вряд ли еще кто-то в их классе знает про тире и что у Симакова оттого, что он всё время трет в тетради резинкой по написанным ручкой буквам, все листы грязные, а его хвалят, хотя он пишет с ошибками. Всё это Саша хотела сказать, но не стала – прошла учительница мимо, и ладно.

– Итак, записали? Теперь прочитайте еще раз это стихотворение про себя.

Со всех сторон слышалось бормотание. Про себя почти никто читать не умел. Большинство – Саше показалось, что все, – стали водить усердно по тетрадке пальцами и тихонько мямлить «желтыйбудьготовкпутиазеленыйсветкати». Только Таир читал молча. И еще не слышно было сидевшего наискосок от нее в соседнем ряду Андрея Булыгина. Его и видно не было – вместо Андрея, который только что сидел на своем месте и записывал в тетрадку стих, оказался пустой стул: Андрей сидел под партой. Это был новенький мальчик, не садичный, его перевели к ним в конце второй четверти. Он был такой же светловолосый, как Серёжа Колпаков, но с веснушками. Андрей всё время шутил, причем только с учителями. Его считали хулиганом, хотя Саша понимала, что он был самый развитой мальчик в их классе. Он быстро считал и писал. И ему на уроках было скучно.

Учительница увидела, что Булыгину скучно. Она подошла к его месту и посмотрела под парту.

– Ты почему не читаешь?

– Я уже прочитал.

– Еще читай!

– Да я выучил уже, – сказал Андрей из-под парты и повторил без запинки: – «Красный свет – проезда нет. Желтый – будь готов к пути. А зеленый свет – кати».

– Еще повторяй, – упорно настаивала Алевтина Юрьевна.

– Зачем? Я же не дурак, – равнодушно ответил снизу Булыгин.

– А ну вылезай оттуда, бессовестный! Дневник твой где? Двойку поставлю и родителей вызову.

– За что двойку-то? – насмешливо спросил Андрей.

– За поведение! – зло сказала учительница, стукнув ладонью о парту, и тут же затрясла рукой – похоже, сильно ударилась.

– Алевтина Юрьевна, а скажите, какое проверочное слово к слову «весна»? – задорно спросил Булыгин.

– Что-о-о? Вылазь оттуда, – закричала учительница и сунула руку под парту. – Вылазь, говорю. Вы этого еще не проходили.

– Ну и что, что не проходили? Проверочное слово к слову «весна» – «вёсны»! И не «вылазь», а «вылезай», – серьезно сказал Булыгин.

Учительница схватилась за стул, чтобы отодвинуть его и вытащить Андрея, но тот крепко держался за ножки – они стали перетягивать стул друг на друга.

– А какое проверочное слово к слову «корабль»? – уже со смехом и вызовом крикнул из темноты Булыгин. Учительница разозлилась:

– Ты мне поговори еще, мерзавец. Вылазь, говорю! – она сильнее дернула стул, но Булыгин держался крепко.

– Проверочное слово «линкор». Линейный корабль! Алевтина Юрьевна, а какое проверочное слово к слову «говно»? – тут Булыгин не стал дожидаться ответа и сам ответил: – «Го́вна». Слышали когда-нибудь, что «го́вна тают»? Вот! – он вздохнул как-то устало, обреченно, будто утомился объяснять идиотам урок, и сам вылез из-под парты.

Саша вся сжалась, представив, как учительница схватит сейчас Булыгина за ухо и выведет за дверь. Мальчика, который быстро считал, быстро запоминал стихи и уже знал слово «линкор», Саше было жаль.

Алевтина Юрьевна широко расставила ноги, уперла руки в бока и долго цокала языком: мол, ну и ну! Видно было, что она не решалась схватить Булыгина. Наконец она наклонилась к нему, протянула руку к его тетрадке и…

И тут Саша краем глаза увидела, как в ее ранец, висевший на крючке с торца парты, лезет чья-то рука. Пальцы с обгрызенными грязными ногтями слегка приподняли и так почти откинутую крышку ранца, а затем вытащили оттуда пряник. Он лежал, прикрытый газетой, поверх учебников. Саша хотела съесть этот пряник на перемене, но не успела. Когда прозвенел звонок, Алевтина Юрьевна сразу вернулась в класс. Возиться с пряником было некогда – Саша бросила его в набитый ранец и лишь слегка придавила, чтобы он не выпал на уроке. Саша посмотрела на эту руку, вцепившуюся в ее пряник, на затертый край рукава, на пятно у локтя и уперлась наконец взглядом в Костю Карташова, сидевшего рядом с Сашей, только через проход. Пока все смотрели на Булыгина, он полез к прянику, а когда понял, что его заметили, растерялся.

Саша снова перевела глаза на ранец – грязная рука так там и осталась. Костя выпучил глаза и как-то даже не покраснел, а до синевы побурел. Саша тоже таращилась на него так, будто столкнулась с пьяницей ночью, и не знала, что делать. Кричать она не хотела, потому что видела, как он напуган. Саше стало жаль Костю и очень за него стыдно. Бабушка рассказывала, как в войну сестра с получки на швейной фабрике купила не мороженой, а свежей картошки, запекла, полила подсолнечным маслом и дала бабушке с собой в школу. Бабушка стала в уголке есть, и ее сразу обступила толпа голодных мальчиков и девочек. Никто не пробовал отнять, все с наслаждением смотрели, как она ест, только попросили отдать потом газетку от печеной картошки. И она очень расстроились, что на газете не осталось ни капельки масла.

Саша представила, что Костя такой же голодный, как те школьники. В пансионате она часто видела голодных детей. И в садике все хотели есть. В обед мало кто оставлял на тарелке кружочек жареной колбасы или пюре. Саша раньше не замечала Костю, хотя он тоже пришел в школу из садика. Как он жил, Саша не знала. Вот у Андрея Булыгина отец работал на местной ТЭЦ, а мама – в милиции. Андрей выглядел сытым и никогда не доедал обед. А Костя? Саша не помнила…

Она всё еще раздумывала, что же делать. Костя по-прежнему смотрел на нее круглыми глазами, не выпуская из руки пряник. Саша наконец отвернулась и стала смотреть на Булыгина, развалившегося на стуле, – она так и не узнала, чем закончилась его стычка с Алевтиной Юрьевной, но судя по виду Андрея, учительница побоялась его бить.

А Костю, наверное, не побоялась бы. Скажи Саша, что он залез к ней в ранец, учительница бы его наказала. И, может, даже ударила. Хорошо, что Саша промолчала, хотя она и хотела пряник. Но пусть лучше так. От этой мысли она даже повеселела. Ей хотелось побыстрее забыть голодного Костю, его дикие глаза, его грязные ногти и потертый рукав. Пусть ест! Саша никому не расскажет. Даже Аньке.

Алевтина Юрьевна уже вернулась к доске и что-то переписывала из учебника. На ее грудь, большую, обтянутую черной ангорковой кофтой, осыпался с доски мел. Все прилежно писали. Булыгин рассматривал свой учебник. Ничего интересного за его партой уже не происходило, но Саша боялась отвести глаза – вдруг Костя так и не убрал руку. Она по-прежнему внимательно рассматривала спину Булыгина, давая Косте время достать уже этот пряник и спрятать к себе. Она два раза досчитала в уме до тридцати и наконец решилась посмотреть перед собой. Костя убрал руку. И даже закрыл ее ранец. И застегнул его на обе кнопки! И пряник наверняка взял. Сам он теперь тоже разглядывал спину Булыгина. Саша вздохнула.

– Тебе особое приглашение нужно? – гаркнула вдруг учительница прямо над Сашиной головой. – Все записали домашнее задание, а ты сидишь кукуешь? Покажи дневник? Ты и дневник не достала?

Алевтина Юрьевна пошла по среднему ряду и медленно, по слогам, произнесла:

– Сколь-ко р-р-раз мож-но пов-то-рять? Днев-ни-ки в на-ча-ле ур-р-р-рока кла-дем на край пар-ты! На край! Ты меня поняла? Доставай дневник. Сейчас вместо перемены будем ждать, пока ты запишешь домашнее задание.

Саша полезла в ранец окоченевшими от страха руками. Они стали холодными и какими-то будто пустыми внутри. Ранец не открывался. Она с трудом расстегнула одну застежку и долго копошилась с другой. Жала на нее, давила со всей силы, дергала – не могла открыть. Учительница, схватила с крючка ранец, одним рывком его расстегнула и сунула Саше под нос: