Анна никак не могла взять в толк, существовала ли та самая бомба или это всё было придумано исключительно как система «пароль-отзыв» вкупе с качественным фотомонтажем. Ей всё больше казалось, что оружия не существует, но Центр упрямо утверждал обратное. И Исаак тоже демонстрировал явную убеждённость в наличии бомбы. Анна смотрела в ночное небо и не могла отделаться от ощущения, что она, уже порядком измученная, преодолевает километр пути за километром ради миража. И в этом отношении ей отчасти импонировал Кимблер. Несмотря на то, что перед химиком она испытывала какой-то абсолютно иррациональный страх, к которому примешивалось отвращение, не признать, что-то, что он говорил — разумно, ей не удавалось.

Теперь Исаак воодушевлён новым знакомством с этими самыми братьями, о которых по косвенным рассказам у Анны сложилось впечатление, что они либо хитрые шпионы, либо очередные вырвавшиеся на волю без санкции психиатров обитатели желтого дома. Это предстояло выяснить, тем паче, она и Исаак были приглашены к ним в гости на грядущей неделе. А примерно тогда как раз вернётся Хаусхоффер.

Об отъезде Хаусхоффера женщина не знала почти ничего, кроме того, что его шведский приятель привез в Мюнхен каких-то восточных гостей. Введение иностранцев усложняло и без того становившуюся все более рискованной игру. А всеобщее помешательство на всех этих вратах, иных мирах и несуществующих бомбах больше и больше походило на уже порядком истаскавшиеся приёмы отвлечения внимания. Анна исправно играла свою роль, но всё острее чувствовала себя выкинутой за пределы арены, на которой происходили действительно значимые события.

Было ещё кое-что: хотя Анна была на прекрасном счету в Центре, как правило, ей выдавалась роль глупой истеричной блондинки — словно женщина не может играть роль позначительнее! Но нет — вне зависимости от умственных и актёрских данных, ей было отведено одно-единственное амплуа, порядком набившее оскомину. Чем дальше, тем больше разведчицу не устраивало такое положение вещей.

Вернувшись в комнату, она задержала взгляд на лице спящего Исаака. Во сне он казался неожиданно открытым и беззащитным, так не похожим на самого себя. С каждым днём Анна понимала неотвратимость момента, когда она просто исчезнет и оборвет все связи с ним, и с каждым днём это осознание давалось ей всё сложнее. То, что начиналось как производственная необходимость вкупе с желанием совместить приятное с полезным, обрастало новыми нюансами, засасывало в пучину привязанности — поначалу незаметно, а теперь всё стремительнее и стремительнее. Поэтому ей оставалось жить сегодняшним днём, а прямо сейчас — сегодняшней ночью. Она пробралась обратно в постель, вползая в в кольцо теплых рук Исаака и, уткнувшись носом в его плечо, отдалась во власть Морфея.

***

Ульрих сидел в доме матери в Мюнхене прямо на холщовом чехле, надетом на кресло. Передвигаться самостоятельно у него получалось с невероятным трудом — нога в гипсе и два неудобнейших казённых костыля делали своё чёрное дело. Но перспектива попасть после излечения в участок мальчишку не вдохновляла, так же, как и возможность три-четыре недели проваляться на больничной койке, поэтому он возблагодарил бога, что наивные эскулапы положили его в палату на первом этаже. До Мюнхена он добирался почти целую неделю, хотя ему и повезло присоединиться к престарелому бюргеру, ехавшему к внукам на исключительной новой машине Карла Бенца, подаренной всё теми же внуками. Дедуля постоянно останавливался, отклонялся от маршрута, много болтал — но зато кормил юношу и даже оставил ему на всякий случай свой номер телефона и номер телефона, как он выразился, отличного врача. Велел звонить не стесняясь, главное — сказать, что он от херра Вильгельма Зауриха. Ульрих горячо поблагодарил старого господина за подмогу, но, несмотря на сложности с передвижением, адреса не назвал и предпочёл пару кварталов доковылять самостоятельно.

Дом матери он помнил отлично; в его кармане как раз завалялась шпилька, которую обычно приличные фрау использовали для удержания волос в подобающем виде, а несносные сорванцы вроде него — для прохождения через так некстати закрытые двери. Особняк Дитлинде Эккарт, за который велись ожесточённые бои между истинными и ложными наследниками, к счастью, пока пустовал. О том, что будет завтра, Ульрих не думал с точки зрения прагматической — он твердо знал лишь одно: вскоре все признают заслуги жестоко убитой Дитлинде. А он, её сын, будет купаться в лучах славы матери. Не забыв при этом отомстить напыщенному трусливому петуху — всё же, по мнению прямого наследника безвременно почившей фрау Эккарт, порой судьба давала людям имена и фамилии, как нельзя лучше отражающие их внутреннюю суть.*

Дело осталось за малым — выздороветь. И сколько бы не храбрился мальчишка, в четырнадцать лет пересекший почти всю Германию, даже он осознавал необходимость обращения к врачу. Старикан говорил, что он лично все уладит, и, похоже, был и правда отчего-то заинтересован в растрепанном мальчугане на костылях. Главное, чтобы он не забыл о своём обещании, не перепутал Ульриха с кем-то ещё или не помер раньше времени. А пока сын Дитлинде Эккарт сидел в накрытом холстиной кресле перед не горящим из-за неимения дров камином и в очередной раз рассматривал засаленную бумажку, на которой убористым почерком были выведены адрес, телефон и имя: «Доктор Рихард Кунц».

***

Эдвард и Альфонс толкались у входа в дом Хаусхоффера — дворецкий не пустил их дальше порога, косо посмотрев на затасканную одежду Эдварда, и велел ждать херра Карла у дверей. Закрытых. Со стороны улицы, разумеется. Альфонс не разделял энтузиазма брата — ему казалось, что если Хаусхоффер хотя бы захочет с ними поговорить, это уже будет большой удачей. Эд то ли прятал неуверенность и страх за бравадой, либо считал старика идиотом. Второй вариант Ал отмел сразу — слишком хорошо он знал Эдварда. Наконец, хозяин дома соизволил выйти к визитёрам и пригласил их пройти в кабинет.

— Чему обязан, молодые люди? — глаза были холодны за бликующими стёклами очков.

— Нас интересует общество Туле, — на одном дыхании выпалил Эдвард.

— Снова? — Хаусхоффер скрестил руки на груди. — Или, может, вам интереснее оружие из вашего мира?

По тому, как коротко стриженый юноша бросил взгляд на брата, Карл понял, что попал в точку. Несмотря на то, что братья, несомненно, были целым кладезем информации об ином мире и могли очень сильно помочь в поисках Шамбалы, о которой Хаусхоффер денно и нощно грезил, опыт с Аместрисом ему совершенно не понравился. Слишком много жертв, слишком большой риск — но будет ли Париж стоить мессы? Чутьё подсказывало Карлу, что, увы, нет. А это означало только одно — никаких больше дел с братьями Элриками.

Эдвард, услышав предположение Хаусхоффера, нахмурился — раскрывать карты этому человеку хотелось менее всего. Однако врать старику в таких очевидных вещах…

— Господа, я бы предложил разойтись, как в море корабли. Интересы общества более не включают в себя открытие Врат в ваш мир, мы заняты поисками Шамбалы, и незачем вносить смуту и смещать фокус нашего исследования, — тон Хаусхоффера не терпел возражений. — Что же до оружия… Ничем не могу вам помочь.

— Херр Хаусхоффер, мы бы очень попросили вас рассказать нам о бомбе, — Ал говорил мягко, но уверенно. — Эта бомба может представлять огромную опасность для этого мира.

Карл наклонил голову — неужели он неясно выражается?

— Мне о ней ничего особенного не известно. Бомба на данный момент меня не интересует, так что обратитесь к тем, кто напрямую в этом задействован. К учёным, например.

— Может, вы посоветуете нам, к кому конкретно обратиться с этим вопросом? — не отставал Ал.

Хаусхоффер едва удержался от того, чтобы не закатить глаза. Вот уж и правда — в любую дыру влезут!

— Я же сказал, — он шумно выдохнул, — я не знаю. Мне больше нечем вам помочь.

Он встал из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

***

— Вот чёрт, — Эдвард понуро плелся по вечернему Мюнхену, избегая смотреть брату в глаза.