… Длинные тени островерхого здания перекрывали половину привокзальной площади. Несмотря на ранний час торговцы уже выставили столики с красивыми горками фруктов. Электрички сменяли одна другую, толпы прибывавших в Москву пассажиров устремлялись к подземному переходу, к станциям метро, быстро исчезали, чтобы смениться новыми и новыми волнами. Ирина неуверенно пересекла площадь, купила ананас, неловко толкнула столик продавца, отчего рухнули и раскатились по земле нарядные фрукты, охнула от грубого окрика. В электричке нашла себе место у окна справа.

– Свежие газеты, последние новости, – прошел по вагону газетчик.

– Шоколад, открытки, жевачка.

Жевачка… Она купила сразу несколько.

– Мороженое, мороженое…

– Календари, карты, прищепки, носки… – продавцы шли чередой, зарабатывая свой хлеб.

Ирина сидела сжавшись. В душе творился хаос, он разверзался, утягивал, обдавал острым холодом и мраком. Закрыв глаза, она ехала станцию за станцией, ничего не слыша, не ведая, что ее надломленные брови привлекают внимание.

– Дочка, – осторожно окликнула ее старушка, сидевшая напротив вместе со старичком. – Не убивайся так, доченька!

Ирина открыла глаза.

" О, старость, старость, убогая, седая", – нервический озноб завьюжил по всему существу.

Поезд мчался дальше и дальше. Как наслаждалась она этим стремительным бегом по зеленому Подмосковью, как любовалась всегда на дальние холмы и взгорья, огромные облака, таинственные дороги к селениям!

Но не сейчас.

– Дочка! – изболелась за нее бабуля. – Что стряслось-то? Может, помочь как?

Ирина помотала головой. Она все дальше уходила во тьму. Уже не только горло, вся она была схвачена болью.

– Не приставай, – тихо одернул старик. – Мало ли.

– Да молодая же… Мы уходим, доченька, не пропусти станцию, – коснулась ее плеча старушка.

Поезд приближался к Святым ручьям, когда еще один сердобольный человек, скорее всего, врач, попытался помочь красиво одетой женщине.

– Мадам, – сказал он, наклоняясь к ней, – вам нужна помощь? Вам опасно быть одной.

Ирина вздрогнула.

– Оставьте меня! – вскрикнула жалобно, – вы все старые, некрасивые, на вас страшно смотреть!

Мужчина отпрянул.

– Больная, – проговорил кто-то.

– Несчастная.

Держась за горло, она выбежала в тамбур, и оказалась на платформе.

Отшумев, электричка длинно пролегла по насыпи и втянулась в арочные перекрытия моста через реку. Стало тихо. Дальние леса темными волнами очерчивали горизонт, спускаясь в широкую долину, по которой скользили тени облаков. Слева за деревьями по-прежнему высилась старая колокольня. Тишина и покой царили вокруг.

Но именно здесь Ирине стало совсем худо. Словно бы там, в вагоне, среди людей, они всем миром удерживали ее, охраняли, спасали, подбитую, но живую. Теперь она была беззащитна. Ужас и боль стучали в ней. Нетвердо ступая, не различая, она побрела зачем-то вверх по насыпи, дальше, дальше… Наконец, опустилась на рельсы как раз напротив старой колокольни. Было тихо. Вороны, сидевшие на замшелых кирпичах, беспокойно переступали и даже взлетали от волнения.

Стальные рельсы длинно и шелковисто блестели под солнцем. Щелястые шпалы, пропитанные ржавой смазкой и пылью, тяжело и тупо держали их, утопленные в гранитной щебенке. И качались, качались под ветром желтые цветочки сурепки.

Ох, как не понравился матери семейства этот молчаливый сосед! Смирнова словно клещами вытянула из него несколько ключевых слов, из которых составила о нем самое неблагоприятное впечатление. Да как он смел бросить семью? Зачем колесит по стране, не заботясь о жене и детях?! Наутро она пошла в наступление на того, в ком почуяла угрозу железному оправданию всей своей жизни.

– И где вы будете жить, тоже неизвестно? И детей своих вам не жалко?

"Так и будут говорить, – прищурился Клим, – ее правота – святые заботы матерей, без которых не вырасти ни одному человеку. Но выросши, он ищет себя в этом мире".

– Детей я обеспечил, – спокойно ответил он.

– Обеспечил! Парню-то отец нужен. Вон времена какие, глаз да глаз нужен, пока до армии, а не то свяжется с бандюгами. Мало наркоманов? Мало беспризорников? А почему? Потому что некоторые…

– Люся! – придержал ее муж.

Она затихла.

–То же и за дочерью надо, – обняла дочку и поцеловала ее.

Клим молчал. Ему захотелось вновь залечь на верхнюю полку, думать, переживать удивительный сон, но постели были скатаны, белье сдано, поезд мчался по Подмосковью, мимо дальних пригородных станций. За окном разворачивались холмистые равнины, поля, дачные поселки. Скоро, скоро и Москва, и неизвестность станут превращаться в действительность. Вот о чем надо бы думать. Надо, надо, надо… Он был спокоен.

Соседка уже не скрывала своего гневно-разоблачительного торжества.

– Чудно! – она скрестила на груди руки. – Жена-то ваша, поди, весь век только и ждала мужа с моря, только и ждала, смотрела вдаль.

– Как водится, – Клим смотрел на нее отдалено, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

– И дождалась. Бедная женщина! Ух, моя бы воля....

– Люся! – прикрикнул муж.

Она замолчала.

Клим опустил руку ребром ладони на стол.

– Все верно, но тут иной случай. И достаточно. Всем ясно?

Смирнова с дочерью возмущенно удалились в коридор.

Клим сосредоточился. Что-то, что-то… Но тут оживился муж хозяйки, скромный, с пролысиной, человек, похожий на бухгалтера.

– А вообще, как говорится, не боязно тебе?– проговорил он. – Не страшно одному? Ведь один, один!

– Там видно будет.

– Под этим делом не начудишь чего? – еще яснее высказался сосед и щелкнул себя по горлу.

Клим кивком дал понять, что понял его. Что-то уже привлекло его внимание. Знак, шорох. Что-то стало обретать уверенность.

Сосед же разговорился.

– Я тебе честно скажу, когда супруги дома нет, я, как говорится, сам не свой. Однажды сбежал от нее в дом отдыха, давно, еще по молодости. И не смог. Боюсь одиночества, не ручаюсь за себя. Недавно остался один на даче, красота вроде, работы много, а…

Но Клим не слушал его. Знакомое пересыпание стальных опилок явственно слышалось в ушах. Он привстал, осматриваясь по сторонам.

– Что происходит?

– Где? – сосед тоже оглянулся.

– Здесь, сейчас. Что? С кем? Успеть, скорее, скорее, – поезд грохотал по мосту, внизу голубела широкая вода, вдали показалась старая колокольня. Клим заметался. – Поезд! Остановите поезд! Где стоп-кран? Где связь с машинистом?

Распахнув дверь купе, он рванулся по коридору. Люди в растерянности расступились перед его напором.

– Остановите поезд! Срочно! Остановите поезд! – и помчался в конец коридора к стоп-крану,

Но тут соседка с истошным воем намертво схватила его за одежду.

– Держите его! Спасите! Я его знаю! Сюда, сюда!

Ей удалось замедлить его бег, на крик сбежались со всех купе, навалились, подмяли, чуть не раздавили под телами. Колеса уже грохотали по мосту, мелькали арочные опоры, мальчишка-кавказец в общей суматохе упал поверх всех, и только босс невозмутимо смотрел от своей двери.

– Помогите, – хрипел Клим из-под груды тел, – хоть кто-нибудь помогите же!

Этот зов ушел в пространство, в высокое небо. Там возникли два блика, два узких света и заскользили вниз, туда, где без сознания сидела на рельсах Ирина. Ветер трепал ее волосы, платье, разносил аромат ананаса.

– … Хочешь уйти? – послышалось из одного луча, и вся ее боль стихла, стало легко и покойно. – Хочешь? Мгновенно взлететь и парить, свободно, светло… Хочешь? – звук шел изнутри нее, и свежая прохлада уже овевала щеки.

Она слушала, как освобождение и готова была согласиться, когда возникло нечто иное, тоже из глубин ее существа.

– "Жить, жить, жить", – послышалось ей.

А поезд уже набегал с моста, и машинист жал на все гудки, рев сотрясал окрестности. Тщетно.... Эта женщина на рельсах ничего не слышит!