Дома Ляля прежде всего бежит к зеркалу и каждый раз радуется, что у неё прямые волосы, как у фей в рекламе по телевизору. Вот только чёлку ей мама ровняет, а так бы было почти точь-в-точь. Мама красит волосы. Ляля запомнила разноцветные кудри накануне миллениума – у мамы волосы вьются, а у бабушки, как у крестовок, – серебристо-чёрные, но без рыжины. Нет! Она не похожа ни на бабушку, ни на маму. Это факт. И не стоит додумывать то, чего нет. У мамы и бабушки карие глаза, у Ляли – голубые. Мама вообще круглолицая, мама так отзывается о своём лице: «хлеборезка». На самом деле мама симпатичная, но широколицая. И кость у мамы широкая. Когда у мамы депрессия, она называет себя «гоблин». Но это не так, мама у Ляли очень красивая в своём роде. Мужчины всегда замечают её, и она их. Мама очень внимательная, от неё ничего не утаишь. В этом Ляля похожа на мать – она любит выведывать, подслушивать, докапываться, додумывать. Ляля хитрая, хитрей даже мамы.

Лису гонят лайки зимой по нарыскам, то есть по следам, редко зимой по горячему, когда мелькает ярким пятном лисий хвост. Гоняться за зверем – прерогатива гончих, не лаек. Лиса норится, часто охотники просто сторожат норы, устраивают всё больше засады, а не облавы. Лису не особенно получается привадить, это не кабан.

Все лисы в Пушнорядье теперь дикие, всех можно бить, устраивать гоны, выслеживать. Нет давно в зверосовхозе клеточных лис, которых для ленивых охотников выпускали егеря. Понятно, бракованных выпускали на гон. Шла выбраковка по различным признакам, для безопасности охотничьего хозяйства, выявлялись и больные или агрессивные, которых собратья покусали и шкуру попортили…

Клеточных лис решили ликвидировать в тяжёлые времена, когда зверосовхозу не хватало корма. Товарные лисицы[8] пошли на пушнину, все до одной из шестисот голов. Без ветосмотра и бонитёра[9]. Обычно-то всех подряд не били. Но тут стало нечем кормить, а впроголодь зверя держать нельзя – мех сразу испортится. Три дня недокорма, день голода – и шкурка на стадии отделки начнёт лезть, мех будет не таким блестящим, каким привыкли видеть пушнорядский мех, да и лисы – не норки, они слабеют, злятся, могут начать кусать самих себя, тоже на брак тогда пушнина, а то и сразу на художественные кисти.

В тот тяжёлый год и так непозволительно отложили убой, до декабря[10].

Но хуже всего дело обстояло не с товарным зверохозяйством, а с племенным. Хуже смерти – только ожидание смерти, сказал великий классик. Именно это ждало лучшие экземпляры лис.

В племенном хозяйстве Танечка начинала работать в конце 60-х годов. Первоначально она изучала свойства и причины изменений потускневшего и утончённого остевого волоса шкурки – именно это требовалось от Танечки в первые три года – обязательной отработки по специальности после университета. В лаборатории фабрики сами понимали, что дело в питании. Питание – это ценность и секрет любого пушного хозяйства, стратегическая информация. Клеточных лис в Пушнорядье кормили по разработкам института, но первосортные когда-то шкуры опустились до уровня второго сорта, некоторые приходилось красить. Как говорится, нет худа без добра. Меховой фабрике пришлось выстроить красильни – доводить до ума низкосортный мех. А Танечке, пока мех усиленно красили, отчего он терял половину в стоимости и двадцать процентов износостойкости, предстояло выяснить причину ухудшения качества не только остевого, но и кроющего волоса[11] и подпуши[12]. Танечка буквально поселилась в зверохозяйстве вместе со звероводами. Она вспоминала, что после Москвы и удушливой обстановки в семье мужа, где ей постоянно напоминали, что её взяли в отдельную квартиру из коммуналки, что она – рядовая аспирантка, пусть даже и кандидат наук, а муж – перспективный учёный, сотрудничающий с «космосом», это были самые счастливые времена. Дом, в котором молодому специалисту выделили двухкомнатную квартиру, просторную, светлую, ещё строился. Можно было жить в общежитии при фабрике, но Танечка решила иначе. Она, горожанка до мозга костей, оказалась совсем не требовательной к условиям внешней жизни. Ведь внутри этой молодой миниатюрной женщины-учёного, шла внутренняя жизнь, богатая, насыщенная творчеством, с сомнениями, пробами на ощупь, нервотрёпкой, переживаниями. Обязательно и в кратчайшие сроки найти причину, добавить в рацион лис недостающий элемент! Для этого всегда лучше пожить не то чтобы жизнью подопечных исследуемых животных, но рядом с ними. Руководитель зверосовхоза не прогадал и ни разу не пожалел лет, потраченных на выбор сотрудника для фабрики и совхоза. Звероводы, долго занимающиеся селекцией, применяют свои знания и в анализе качеств людей. Пушной король города видел: Танечка, как многие химики, была дисциплинированна, исполнительна, щепетильна, придирчива, требовательна, трудолюбива и очень умна. Она нашла ошибку в рационе лисиц. Всё сложное лежит на поверхности. Бастардам, то есть скрещенным лисицам (а только такие могли жить в неволе), не хватало элементарной речной рыбы. Не морской кильки и не комбикорма с рыбьей мукой, а живой рыбы! Речной рыбы! Считается, что рыба для лисиц не так питательна, как мясо. Но лисицы были взяты из местной фауны, и надо было делать поправку на местность. Лисицы испокон веков любили полакомиться рыбой в Рябушке. А что творилось в нерест! Река буквально кишела лисами! Натолкнула на догадку Танечку картина в краеведческом музее. На картине – расцвет весны, жёлтые пятна-искры одуванчиков, светло-зелёная дымка только что проклюнувшихся листочков, две лисицы у реки ловят рыбу, а мальчики притаились за кустами и замерли: где-то совсем рядом с лисами капкан, его не видно зрителю, он спрятан в одуванчиках. Картина так и называется – «Лисий капкан»… Конечно, Танечка просто пробовала различные рационы и анализировала потом волос: под микроскопом, капала на них разными составами. Выводы были сделаны спустя год, когда мех наконец приобрёл былой блеск. Теперь Танечка могла гордо написать мужу: она тоже молодой перспективный учёный, ей сразу предложили стать старшим научным сотрудником и заместителем заведующего лабораторией – обработка меха на фабрике, как ни старались учёные фабрики, была неидеальна, а по технологиям, по сравнению с Америкой, отставала лет на двадцать. Но Танечка не рискнула писать о своих успехах (а то вдруг у мужа нет успехов, а у неё есть), а на предложение работать в лаборатории фабрики ответила, что она просто химик-органик, а заниматься выделкой пушнины – это не её компетенция, очень ответственно, и ей надо многому учиться: основное в первосортной шкурке – верно подобранные пропитки на всех стадиях. Тогда Танечку отправили снова в Москву, договорились с кафедрой звероводства в одном институте и с кафедрой натурального меха в другом. Танечка ходила в оба вуза на лекции по выбору, посещала все лабораторные занятия, и даже индивидуально с ней занимались профессора – государство было крайне заинтересовано в уникальных специалистах по пушнине. Так бабушка Ляли получила ещё два образования (которые не афишировались) и стала биохимиком (но деятельность её имела гриф «секретно»). Дома с ней обращались повежливее – как-никак лисьи шапки привезла, да какие! Шикарные шапки и всем по размеру подошли: и свекрови, и золовке, и мужу. Но общались родственнички чересчур уж льстиво, ненатурально ласково, что называется, «лисили» – из кожи вон лезли, подлизы, но всё равно время от времени проскакивало высокомерие, не упускали случая кольнуть исподтишка. Но только исподтишка – ведь в будущем обещаны лисьи шубы и норковые манто! Вернулась Танечка в Пушноряд глубоко беременной, вздохнула спокойно, что не надо общаться больше с семьёй мужа (только меховые манто не забывать высылать с оказией) и не надо каждое утро наблюдать в окно затхлый серый маленький дворик с чахлыми клёнами. Зажила Танечка в ставшем второй родиной приветливом для неё суровом городе, с такими пейзажами, окрестностями, пространствами, смотрящими в вечность, что не снились ни одному москвичу. Танечка обустроила новую квартиру по своему спартанскому вкусу, без излишеств, безделушек и даже без телевизора.