– Плохи?
– Я специально пришёл к вам. Выбил эту явку в интересах следствия. А просили, чтобы вас сразу, на следующий день, то есть в субботу… – Ястребок осёкся и закончил коротко, на выдохе: – Я ваше дело веду.
– Моё дело?
– Завтра вас вызовут… Повторюсь, смягчив: давно бы вызвали, но там, разные причины, решили обождать, хоть и не по инструкции, но… – Ястребок поднял гигантский палец-сосиску с мозолью от спускового крючка. – Вы мне скажите, только честно. – Ястребок быстро глянул, даже зыркнул, но у Татьяны Михайловны был искренний, по-детски робкий, растерянный, ничего не понимающий вид.
Так они сидели друг напротив друга и молчали: Ястребок – выжидающе, как матёрый потрёпанный охотниками и собаками хищник, а Татьяна Михайловна – испуганно, как глупая голубая норка после смертельного усыпляющего укола. Татьяна Михайловна выдержала пронзительный цепкий взгляд этого увальня.
– Я бы не стал сейчас этого делать, Татьяна Михайловна, но, знаете, никогда бы себе этого не простил.
– Да что случилось-то?
– А вы не знаете что?
– Нет, знаю. Трагедия ужасная. На работе сегодня огорошили.
– Так уж и огорошили? Дайте сказать, не перебивайте. – Тут следователь вернулся в прихожую, вызвав почему-то бурный восторг Бони и Бориса, дружелюбных далеко не ко всем.
Ястребок открыл сложный замок двери, выглянул в коридор, закрылся, потом прошёлся по комнатам, вышел на балкон, закрыл балконную дверь, посмотрел в окна, закрыл и их, вернулся на кухню.
– Уфф. Я тут похозяйничал у вас. Включите, будьте добреньки, вентилятор.
Татьяна Михайловна закрыла окно, задёрнула тюль и занавеску, включила мощный вентилятор, встроенный в вытяжку, – иногда пушная фея проводила на кухне обработку материала, подготавливала образцы для изучения. Редко, но случалось, а это дело вонючее. Татьяну Михайловну интересовали дома только лисьи мозги. А это возня, с головой-то, и амбре…
– Теперь объясню, почему я вас сейчас спасаю.
– Не пугайте, Василий Юрьевич! – Татьяна Михайловна была совершенно раздавлена, потеряла всякое самообладание, её трясло – сказывался длительный приём транквилизаторов; она боялась принять таблетку при следователе.
– Я не пугаю. Я хочу объяснить. Знаете, я считаю, что человек должен быть благодарным. Вы согласны?
– Конечно. И не только человек. Зверь и то благодарен, исключая глупых норок.
– Ох как вы ценную пушнину недолюбливаете.
– Недолюбливаю.
– Но лисы тоже норные! – захихикал Ястребок. – Видите: опять игра слов. У глупых норок даже названия нормального нет, производное от норы.
– Всё дело в том, что лисы – псовые, а норки – куньи. Разница огромна, в мозге прежде всего. Если посмотреть разрезы…
– Ну это ваше профессиональное дело. Так вот. Вы, наверное, не помните. Давно когда-то, десять лет назад или одиннадцать, я к вам приходил.
– Вы – ко мне?
– Насчёт шубы.
– Ах, насчёт пальто. Я не помню. Если насчёт манто, ко мне многие обращаются, я не помню.
– У меня была безвыходная ситуация, понимаете?!
Татьяна Михайловна молчала, ей стало тяжело говорить, она чувствовала, что произошло что-то очень плохое, судя по тому, как всматривался в неё следователь.
– Я тогда окончил заочный институт, жил тут, у нас, я ж пушнорядский, исконный.
– Да по вам видно. Настоящий русский охотник. И фамилия тоже говорящая.
– Да. Я местный. Предки вроде реально связаны с соколиной-ястребиной охотой, ну ерундовина разная времён неолита-палеолита. Жена моя с моим ребёнком жили тяжело. Зарплата-то у младшего лейтенанта, сами знаете. А жена красивая, тоже из местных, настоящая красавица, не пигалица-дурында. Ждать материального благополучия не хотела, ещё эти отлучки мои на сессии в заочном, и денег совсем мало, впроголодь почти мы жили. И вот приезжаю я, а жена заявляет: ухожу, уезжаю, разводимся. И добавляет: если хочешь, чтобы Ванька тебе остался, гони мне три шубы. Мне для новой свекрови и для золовки надо, а третью – мне. «Тебе-то, – возмутился я, – зачем шуба?! У тебя их три!» А она говорит, что хочет манто, а не шубы эти из зайцев и белок, норку желает!
– Голубую, наверное?
– Да-да, голубую.
– Все молодые женщины хотят голубую. И у всех, знаете ли, алчные свекрови и золовки.
– Ну это классика, по сказкам. «Морозко»-то смотрели фильм?
– Никогда не любила норковый мех. Коричневые – для матрён, светлые тона желтеют со временем, если просто в шкафу висят. На мой взгляд, надо брать пегую. Желтизна незаметна, и не так по-бабски, как чёрно-коричневые гризайли.
– Три манто! Прикидываете? Три! Где я ей их откопаю? А деньги?! Откуда деньги?! Не буду тут плакаться, что я пережил, даже, только не смейтесь, застрелиться хотел. Я с сыном своим редко виделся. Работа, вечером придёшь – он спит. Он и не болел никогда. Мы, Ястребки, здоровые во всех поколениях. – Следователь улыбнулся, почти захохотал, обнажив ряд белоснежных крупных зубов с несколько выпячивающими клыками. – Но всегда знал, засыпая, – сын тут рядом, за стеной, сипит. Заснул, как девушка, в слезах. Утром Ванька меня разбудил, смотрю я на него, слушаю его лопотание, а он так на меня похож, у нас в породе все одинаковые. И так мне захотелось посмотреть, как он будет расти, как вырастет, на себя в молодости со стороны посмотреть, что называется, лев толстой-детство-отрочество-юность, читали?
– Не помню, честно, не помню.
– Почитайте. Я сам сейчас читаю, очень нравится. В школе-то дурака валял, но, правда, за область по стрельбе из лука выступал, лучник я. Ну да ладно, это в прошлом. И вот мне сказали по секрету, ну, в нашем отделении милиции номер семнадцать, что если к вам прийти и в ноги поклониться, то вы с шубой подсобите, выпишете путёвку на склад, по государственной закупочной цене, без торговой наценки.
Татьяна Михайловна улыбнулась:
– Да. Я многим помогала в этом плане. Мне не отказывали на фабрике никогда. Но я всех записывала в блокнот. Второй раз отказывала. Ситуации разные бывают, я сама своей семье посылала почти каждый год мех. Я понимала, что и у других похожие ситуации. Кто-то, конечно же, пальто загонял. Но я никому не отказывала. Один шанс был у любого жителя, главное, чтобы прописка была пушнорядская. Об этом знали не все, но в милиции знали, завмаги знали.
– Вот. И я пошёл. И вы выслушали. Ничего не сказали. Выписали пропуск, от шоколадки отказались наотрез – боялись взяток, и правильно делали.
– Да. Благодарности не принимала. Просто мне несложно, фабрика не обеднеет, да и с людьми сразу отношения налаживаются, мало ли что. Вы вот помните.
– Я жену привёл – она выбрала. Расплатился. Увы, в долги залез такие, всё продал, оружие дедово коллекционеришке загнал, ещё туристу амуницию вместе с прабабкиным сундуком – всё родовое, старинное – всё продал. Даже взятку принял от одного, всё, слава богу, обошлось, со взяткой, хвоста не было. В долг давали. Во времена были! А сейчас дашь в долг, а спустя месяц уже и брать бесполезно – такие гроши…
– Ну а как с женой-то, развелись по-человечески?
– Обошлось. Уехала с пальтишками своими норковыми, к сыну приезжает, меня даже видеть не хочет. Вырастил я Ваньку как мог. Со школой проблемы. Ну не дано ему, всё-таки без матери рос. Всё сам. Работает сейчас в местах не столь отдалённых, с зэками, там в вечернюю школу ходит. Законом-то не запрещено. Зэкам-поселенцам можно, а ему что, нельзя? Они подшучивают, но у Ваньки цель – освоить программу. Потом в армию, а там уже подумает, может, и в школу милиции… Но я отвлёкся. Так вот, я всегда помнил тот ваш поступок.
– Милый Василий Юрьевич! Положа руку на сердце, никакой моей заслуги. Меня наш глубокоуважаемый пушной отец предупредил: на фабрике всегда злоупотребления были и будут – специфика такая. Есть негласный фонд – для таких вот, кто со склада сразу выкупал по чуть-чуть. Убытка от этого, повторюсь, никакого. Несправедливость, конечно. Работник-то фабрики после трёх лет работы право на шапку имеет, а на пальто – после десяти. А тут получается как бы с чёрного хода. Да у меня и у самой рыльце в таком пушку из-за этих манто, вам и не снилось. Я ни себе не отказывала, ни другим, и пушной отец мне сразу сказал: поласковей, отношения не обострять, выписывай пропуск, и всё. Я имела право выписывать, мы же ездили на международные конференции, вывозили на подарки капиталистическим друзьям, чтоб всё-таки отменный селекционный товар нам поставляли, задабривали как могли. Так что ничего сверх я для вас не сделала. Помните – это хорошо, значит, вы хороший человек.
