Обследование выявило рак и метастазы по всему телу. Мать держалась до последнего, но в конце концов пришлось лечь в больницу. Там, как раз в адвент[4], она и распрощалась с этим миром – одинокой холодной ночью в неуютной больничной палате. И произошло это именно тогда, когда до Карла только-только начал доходить смысл происходящего. Если бы болезнь не скосила ее так быстро, если б у него было чуть-чуть больше времени, он стал бы лучше к ней относиться, чаще ее навещать, чаще приносить гостинцы и цветы. Ему было стыдно вспоминать тот ободранный букетишко из супермаркета, который он приволок в больницу в один из своих последних к ней визитов. Самому ему не хотелось бы умереть с таким обтрёпышем перед глазами.
Впрочем, хоть так, худо-бедно, но он выполнил сыновний долг, не в пример Артнару, не соизволившему приехать из-за границы даже к смертному одру матери. Карлу пришлось одному исполнять то, что казалось ей таким важным: он возвращал ее знакомым и приятелям всякую одолженную ею когда-то ненужную ерунду, отправлял не отправленные ею письма и поздравительные открытки, таскал ей в больницу банковские справки и выписки – она непременно хотела знать, как будут обстоять ее финансовые дела после смерти. Он делал все это нехотя, через силу: бегал на почту то с одним письмом, то с другим, стучался в двери, протягивая удивленно таращившемуся народу то шкатулку, то книгу, то видеодиск. Наверное, таким образом мать хотела дать знать друзьям и родственникам, что лежит при смерти – через Карла. С этими поручениями ему невольно приходилось чаще бывать у нее в больнице, что его злило тогда и о чем он жалел теперь.
Сейчас Карл чувствовал бы себя лучше, если тогда, хотя б на эти несколько недель, перестал бы жалеть себя, выполнял побыстрее все ее поручения, а между этим сидел бы у ее кровати. Потому что, несмотря на все их встречи, нормальных посиделок вдвоем у них так и не получилось.
Впрочем, если разобраться, то вряд ли он смог бы сделать что-то лучше, даже если б у них с матерью было больше времени. Но что он сказал бы ей, какие слова могли убедить человека в том, что ты его действительно любишь, если твое к нему отношение годами говорило об обратном? Разве она не смотрела бы на него с недоверием, вспоминая, как он все время стыдился ее, не хотел, чтобы их видели вместе?
До пяти лет Карл не понимал, что его положение отличалось от большинства других детей, что его мать была гораздо старше других матерей, что в их семейной картине не хватало отца. Но когда ему исполнилось шесть лет и он пошел в первый класс, осознание этого свалилось на него так неожиданно и беспощадно, будто ему на голову выплеснули ведро ледяной воды.
Все началось с невинного вопроса, была ли это его бабушка. Любопытство быстро сменилось на ехидное хихиканье, когда он ответил, что нет, это его мама. Далее хихиканье стремительно переросло в обидные подколки на тему, что он называет бабушку матерью, а вскоре к этому прибавился и факт отсутствия отца. Смешки одноклассников надолго оставались болезненными ранками на его детской душе, вновь и вновь вскрываясь, еще не успев толком зажить. Самое дурацкое заключалось в том, что дети вряд ли понимали, как страдает Карл от их издевок; им, наверное, казалось, что ему так же смешно, как и остальным. Во всяком случае, Карл думал, что им так казалось.
А вообще это даже забавно, как один инцидент может наложить отпечаток на всю жизнь человека, оформить путь, по которому эта жизнь, как по рельсам, будет следовать все последующие годы. Насмешки детей в первый школьный день определили тон его будущих отношений с одноклассниками. Все детство Карла было окрашено равнодушием к нему сверстников, он никогда не пользовался популярностью, его особо не травили – просто не замечали.
Артнару пришлось пережить то же самое, только восемью годами раньше, однако ничего толкового он посоветовать младшему брату не мог. Или не хотел. Да и обстоятельства у них были разными, Артнар не старался казаться незаметным, ходил по школе с гордо поднятой головой, как вожак, хотя таковым не являлся. Многих это раздражало, но его не трогали, хотя и в друзья к нему никто не набивался. Видимо, в школе уже тогда знали, что Карл понял с только возрастом: Артнар не такой, как все, и лучше оставить его в покое. Такая субординация прекрасно устраивала их обоих: Артнар вообще не испытывал потребности в человеческом внмании, а Карл не горел желанием поддерживать то тусклое подобие общения, на которое только и был способен его брат.
Оттрубив десять лет младшей и средней школы, Карл поступил в гимназию, но жизнь его при этом никак не изменилась. Напротив, она уверенно держалась той же одинокой дорожки, на которую его вытолкнули еще в детстве. Друзьями он не обзавелся и почти никогда не посещал общественные мероприятия. Страх стоять изгоем на виду у всей гимназии заставлял его сидеть дома. Впрочем, ту массу свободного времени, которая образовалась у него по причине отсутствия друзей, он тоже не использовал с толком – балл аттестата по окончании гимназии получился хоть и не совсем провальный, но гораздо ниже, чем у Артнара. В организованное для выпускников путешествие по Азии Карл, естественно, не поехал – торчал дома, якобы обдумывая планы на будущее. «Обдумывал» целый год, а потом, когда невозможно было дальше оправдывать перед матерью свое безделье, поступил в университет, на химический факультет.
Там началась его третья учебная эпопея – все в той же роли одиночки. Он все так же редко выходил из дома, не обзавелся девушкой, да и друзей особо не прибавилось. Вообще мало кого можно было даже с большой натяжкой назвать его другом. Чаще это было что-то среднее между просто знакомыми и абсолютно незнакомыми. Впрочем, у него все же появилось два приятеля – Халли и Бёркур. Особой привязанности к ним Карл не испытывал, но выбирать ему было не из чего.
Недостаток в общении с другими людьми он компенсировал радиообщением. Оно подходило ему гораздо больше, хотя кому-то, кто был не в курсе, такое общение могло показаться слишком безличным: один передал – другой принял. Когда Карлу не хотелось говорить, он мог просто слушать или мóрзить.
Сейчас его внимание привлекло донесшееся из приемника потрескивание. Он надел наушники и осторожно коснулся ручки настройки. Скользнул глазами по стене – та была увешана вставленными в рамки QSL-карточками, которые он собирал все эти годы. Это были подтверждения его сеансов связи с другими радиолюбителями в разных отдаленных странах, в которых ему вряд ли когда-нибудь доведется побывать. Не все карточки удостаивались чести висеть на стене – только те, которыми он особо дорожил; остальные лежали в ящике стола.
С тех пор как Карл получил последнюю QSL-карточку[5], прошло немало времени. Это объяснялось тем, что он уже связался с большинством радиостанций почти во всех странах мира и теперь редко попадал на передачу с какой-нибудь еще не известной ему территории. Зачем устраивать музей, собирая горы подтверждений из одной и той же страны? Последний раз Карл собирал их, когда участвовал в соревновании на установление связи с как можно большим количеством станций в течение определенного периода времени. А это было полтора года назад. Такие соревнования устраивались и сейчас, но Карлу стало скучно в них участвовать.
Хотя, положа руку на сердце, участвовать в соревнованиях ему расхотелось, потому что он никогда не выигрывал и даже близок к победе никогда не был. А когда приходилось участвовать в командных соревнованиях, его преследовало чувство, будто над ним одним зависала начиненная неудачами туча. Так же как в школе, он быстро превратился в того, кого выбирают последним. Так же как в школе, его жгла за это обида. Так же как в школе, он не показывал виду, как ему от этого больно. Карл не знал, почему делал это, – возможно, чтобы избавить других от угрызений совести за то, что они старались от него избавиться? Наверное, лучше было бы обидеться, рассердиться, накричать и убежать в слезах. Но теперь было уже поздно что-либо исправлять.
