Часы на стене показывали, что прошло уже пять минут из отведенных ею десяти. Из динамика вдруг донесся грустный, но чистый голос Маргрет. Неожиданно для всех перехватив инициативу, она заговорила сама:

– А почему там такое большое зеркало?

Все повернулись к окну в допросную комнату. Девчушка застыла, уставившись на зеркало, и, казалось, смотрела в упор на каждого из них. Силья тоже обернулась к зеркалу. Она сидела к нему ближе, и поэтому Маргрет не могла увидеть того взгляда, который Силья послала Фрейе. Их секрет был раскрыт. Для таких случаев между ними был уговор: рассказать правду о «зеркале»; они считали, что требовать от ребенка откровенности, в ответ утаивая от него правду, неправильно.

Зеркало в комнате появилось не так давно, раньше за собеседованиями с детьми наблюдали через видеокамеру. Это изменение Фрейя предложила вскоре после вступления на пост директора. Ей казалось, что наблюдение опроса на экране искажает эмоциональное восприятие субъекта, вызывая невольные ассоциации с телевидением. Новшество пришлось кстати – все сошлись на том, что возможность наблюдать за ребенком в натуральную величину, а не за его уменьшенной телеверсией, помогала лучше оценить происходящее в опросной комнате.

Силья повернулась к Маргрет. Ее голос звучал так же спокойно, но улыбка потускнела:

– Это немножко волшебное зеркало. С другой стороны оно похоже на окно. Через него люди могут смотреть, как мы здесь разговариваем, не заходя к нам в комнату. Иначе у нас здесь было бы очень тесно. Как тебе кажется, здорово придумано?

Покусывая нижнюю губу, Маргрет тряхнула головой и нахмурилась.

– А есть там кто-то сейчас? – сердито и в то же время испуганно спросила она.

– Да. – Зажатая в руке Сильи ручка взлетела в воздух, будто дирижировала невидимым оркестром. Фрейя уже знала этот жест – он появлялся, когда Силья волновалась.

– Кто?

– Ну, например, твой дедушка.

Маргрет отвела взгляд от зеркала и уставилась на лежащие на коленях ладошки.

– Я не хочу с тобой разговаривать, я хочу домой!

Но вдруг, спохватившись, поправилась:

– Я хочу к бабушке и дедушке. Я не хочу домой!

– Но мы только начали. Может, поговорим чуть подольше? Тогда тебе не нужно будет в ближайшее время сюда возвращаться.

Девочка насупилась:

– Я не хочу быть здесь. Я хочу к дедушке!

Фрейя включила микрофон:

– Силья, заканчивай, этого достаточно. Следователь еще не пришел, а ее настроение ухудшается. Нам просто придется все повторить, когда она будет к этому готова.

Нередко в сложных делах с детьми приходилось прекращать первый опрос раньше, чем планировалось. Иногда из-за плохого самочувствия ребенка, иногда из-за того, что психологу не удавалось наладить с ним надлежащий контакт. В таких случаях считалось полезнее не форсировать ситуацию, а отложить опрос до лучших времен.

Но тут вдруг ожил представитель прокуратуры, Конрауд:

– Я предлагаю продолжить. Следователь, я так думаю, уже на подходе, а получить ее показания как можно скорее исключительно важно. Напоминаю вам, что было совершено убийство, а она является единственным свидетелем.

– Ее зовут Маргрет! – Голос медсестры прозвучал неожиданно мрачно. – Это вам как минимум стоило бы уяснить!

Эта медсестра работала по вызовам в Дом ребенка со дня его основания – уже семнадцать лет – и навидалась за эти годы столько чужого горя, что это могло, как опасалась Фрейя, отразиться на ее характере. На работе она почти никогда не улыбалась и быстро вскипала, если ей что-то не нравилось, – например, как сейчас.

– А вам как минимум стоило бы уяснить, что мы ни в коем случае не обязаны снимать ее показания здесь. Это всего лишь рекомендация судьи, предложение, так сказать, альтернативного способа. По моему личному мнению, нам нужно было держаться первоначального плана и допрашивать ее в отделении полиции! – Побагровевший цвет лица представителя прокуратуры теперь плохо гармонировал с его пестрым галстуком.

Йоухан из Комитета по защите прав ребенка незаметно под столом толкнул ногой Фрейю, но та и сама понимала, что ситуация выходит из-под контроля. Дом ребенка находился в ведении Комитета, и поэтому Йоухан являлся ее начальником. Говоря как можно размереннее, она попыталась разрядить ситуацию:

– Давайте не будем нагнетать обстановку. Все мы понимаем, насколько важны ее показания, но не надо забывать, что мы являемся экспертами в работе с детьми и знаем, когда необходимо прерывать опрос. Я также должна напомнить, что в происходящем здесь нельзя винить наших специалистов. Где представитель полиции, который должен был задавать вопросы? Нам ничего не известно ни о происшедшем, ни о самом расследовании. Нам только сказали прибыть сюда в десять часов, что мы и сделали, в том числе Маргрет и ее дедушка. Такая обстановка сложилась по вине вашего неявившегося человека.

Фрейя надеялась, что Конрад не станет дудеть о том, что прокуратура – не полиция и что они не отвечают за явку или неявку ее представителей; а для Фрейи они все были одного поля ягоды.

Благосклонно прикрутив багрянец в лице, Конрауд схватился за телефон, поспешил выбрать из памяти номер и обрушился с громкими ругательствами на того, кто ответил. И этим он нарушил одно из немногих правил поведения, объясненных ему в начале встречи. Зеркало не обеспечивало полной звукоизоляции, и поэтому людей всегда просили говорить вполголоса, когда в опросной комнате находился ребенок. Громкий шум вблизи микрофона мог также помешать тому, кто вел опрос, и даже нанести вред его слуху.

– Пожалуйста, тише! – умоляюще сигнализировала ему руками Фрейя, но он отвернулся от нее, продолжая отчитывать своего собеседника.

Фрейя краем глаза заметила, что Маргрет уставилась в зеркало. Силья, раздраженно нахмурившись, тоже смотрела в зеркало. Ее работа состояла в том, чтобы успокоить Маргрет, чтобы ребенок почувствовал себя комфортно. Она качнула головой, подняв вверх руки, и Фрейя прочитала на ее губах беззвучный вопрос: «Что происходит?»

И тут, пробиваясь сквозь крики Конрауда, послышались тихие всхлипы. Они становились все громче и громче, пока не заполнили всю комнату. Даже Конрауд, замолчав и опустив телефон, глядел через стекло на вставшую на ноги, дрожавшую всем своим худеньким тельцем, давившуюся безудержными рыданиями девочку.

Силья еще не успела сообразить, как лучше ее успокоить, когда между всхлипами послышались чуть слышные обрывистые слова, доносимые в комнату заседаний динамиками:

– Черный человек тоже там? За зеркалом? – Она вся съежилась, избегая смотреть в сторону зеркала.

– Нет-нет, Маргрет, там только люди, которые желают тебе добра. Кто этот черный человек?

Силья, мягко положив руки на плечи Маргрет, попыталась усадить ее обратно на диван, но это у нее не получилось.

– Он сделал моей маме больно. – Голос девочки был полон такой муки, что у некоторых из собравшихся к горлу подкатил ком.

– Ты видела этого человека, Маргрет?

– Да, он черный.

Силья скосила вопросительный взгляд на зеркало, и Фрейя, наклонясь к микрофону, сказала ей продолжать. Едва заметно кивнув, Силья снова обратилась к девочке – очень мягко и спокойно:

– Маргрет, сейчас тебе нужно хорошенько подумать. Этот человек был черным, потому что в доме было темно, или ты говоришь о кожном покрове?

– Я не знаю, что такое покров…

– Кожа. У него была темная кожа?

– Да.

Облизнув губы, Силья продолжила:

– Ты видела его руки?

Девочка потрясла головой. Шмыгнув носом, она неуклюже возила ладошками по щекам, вытирая слезы.

– Нет, голову. Я видела его голову.

– Ты видела его лицо, Маргрет?

– Нет. Не лицо. Только черную голову. Сзади. У него большая голова. – Маргрет повернулась к зеркалу спиной. – Я хочу к дедушке, я больше не буду говорить. Я не хочу говорить!

Силья попыталась успокоить ее, но не добилась больше ни слова. Опрос, похоже, был окончен – и как раз в тот момент, когда забрезжила надежда хоть на какой-то результат! Можно было смело сказать, что они потерпели неудачу. Силья села, тяжело вздохнув.