«Небогатая наша эпоха…» Небогатая наша эпоха. Пусть в кармане порой ни гроша, все же раньше мы жили неплохо, и жила еще в людях душа. Были раньше скупее объятья. Был добрей и скромнее народ. Ах, какое прелестное платье! Как тебе это платье идет… Были чистые радости в прошлом. Есть обновка. Нарядец к венцу. Ах, как шло тебе платье в горошек! Как тебе этот шарфик к лицу… Становились красивей заботы. Чуть наряднее стало житье. И уж самый пронырливый кто-то зарубежное возит шмотье. Понемногу и нас выпускают… Пусть сестренка тебе привезет, эта шубка не бог весть какая, но тебе она очень пойдет! Стиль модерн или доброе ретро? Слава Зайцев все знал наперед, утверждая с достоинством мэтра: «Этот цвет Вам, бесспорно, пойдет!» …Наши сказки не сделались былью. Знали бедность мы и дефицит. А теперь познаем изобилье, что в глазах воровских мельтешит. Нынче только роскошество в моде. Башли – главные наши мечты. Красота остается в природе. Только в обществе нет красоты. Ну, а мы стали старше и проще. Нам теперь не до новых красот. Мы идем по березовой роще. Как тебе эта роща идет! Всё нам помнятся юные годы… И теперь этот лес и жнивье. Вся родимая наша природа — вот любимое платье твое. Родилась ты на солнце у Волги. Помнишь ты, как пылал Сталинград. И в тебе эти волны не смолкли, в каждой ноте и нынче звучат… Ветряные просторы родные. Волжский плес… Заливные луга… Как ты любишь цветы полевые! Как идет тебе Волга-река! Так пой, дорогая! Лишь в голосе сердца такое раздолье, Что вольным напевам внимает судьба. И слушают птицы, И слушает поле, И слушает небо тебя. Сегодня в России мелодиям тесно. Со сцены покорно ушли голоса. Но ты моя радость, Но ты моя песня, А все остальное – попса. Сейчас наша песня уходит в подполье, Сейчас наша песня почти не слышна. И только надежда На вольную волю Разбудит людей ото сна. Я знаю, я верю, что ты не уступишь Ни сладостной лести, ни злу, ни рублю. А сердце не купишь, И счастье не купишь, Не купишь улыбку твою. Мы нынче живем приземленно и пресно. Забыли мы небо и звездную даль. Но ты моя радость, Но ты моя песня, И свет, и полет, и печаль… Так пой, дорогая! Последней любовью Озвучена наша земная судьба. И слушают птицы, И слушает поле, И слушает небо тебя. «Понимаешь, одни…мы остались одни…»
Понимаешь, одни… мы остались одни, отзвенели и песни, и здравицы… А друзья наши прошлые, словно огни, в отдаленной тени растворяются. Мы с тобою их видели только вчера, как всегда, энергично здоровыми. Все расписано мудро у них. Им пора поспешать за кумирами новыми. Может, что-то сумели открыть и они, может, нас посчитали пижонами за нахлынувший холод. В осенние дни и леса, и слова обнаженнее… Обнаженнее сердца отрывистый стук сквозь аккорды мелодии молкнущей. Слишком долго и нежно плясали вокруг дифирамбов веселые полчища. Все мне кажется: в зиму откроется дверь, мы от серых снегов не укроемся. Все привычней для нас ощущенье потерь, все труднее мы с кем-нибудь сходимся. Понимаешь, одни… мы остались одни… Значит, надо быть проще и бережней. И солгу я тебе, что, как в давние дни, все прекрасно у нас, все по-прежнему. Золотая ты моя, золотая Пусть сегодня мы одни. Ты немного отдохни. Золотая ты моя, золотая. В эти сумрачные дни непогоду не вини. Пусть остались мы с тобою одни. Не волнуйся, не грусти. Не волнуйся, не грусти. Золотая ты моя, золотая. Душу чистую спаси. И лампаду не гаси — Вспомни истинных святых на Руси. Были непогодь и мгла. Ты одна меня спасла. Золотая ты моя, золотая. Мою душу поняла. Всех врагов отогнала. Незаметно чем могла, – помогла. Как умел я – так и пел. Что хотел я – то и пел. Золотая ты моя, золотая. Черный ворон присмирел. Я пока что уцелел. Только песню увели на расстрел. Ты прошла сквозь гарь и дым светлым ангелом моим. Золотая ты моя, золотая. Божьим промыслом храним, я сниму печальный грим И останусь молодым-молодым. В начале было Слово Пимен Сиять божественным свечам! В своей России, как в изгнанье, все пишет Пимен по ночам свое последнее сказанье. Он нежность к родине сберег. А в сердце гнев, как брага, бродит, Одна лишь Истина, как Бог, его рукою дряхлой водит. Лампада тусклая горит. Стол окроплен святой водою, И ангел Памяти парит над головой его седою. Из храма изгнан и с ТВ, он под хоругви Веры призван, — не потакать людской молве, а верить правде. Верить жизни. Ведь люди поняли уже, что наша правда растерялась, что в каждой нынешней душе так мало Господа осталось… Что наших предали отцов — потомков даже не колышет. Героям плюнули в лицо — вам все равно, – но Пимен пишет. Ему забыться не дают и низость лжи во власти высшей, и безнаказанность иуд. Старик все пишет, пишет, пишет. Он верит: преданность и честь мы все ж навеки не отринем. На каждого монарха есть непресмыкающийся Пимен. Слабеет дряхлая рука. Глаза, уставшие в потемках… Сквозь бури, грозы и века он слышит возгласы потомков. Едва ли чувствует он сам, какую вызовет тревогу его Посланье небесам и адресованное Богу… Фальшивых слов недолог срок. Тускнеют новые витии. А летописцев Бог сберег. Бессмертны Пимены России. |
