Вот, к примеру, как толкует косморамщик картинку «Железная дорога»: «Теперь, вот, посмотрите сюда, готова для вас новая езда. Не хотите ли повеселиться? По железной дороге в Царское прокатиться? Вот механики чудеса, пар вертит колеса – впереди бежит паровоз и тащит за собой целый обоз: кареты, линейки и вагоны, в которых сидят разные персоны. В полчаса двадцать верст прокатили, вот и к Царскому подкатили! Стой, выходи, господа, пожалуйте в станцию сюда. Погодите немного, скоро будет готова и Московская дорога. Ну, теперь поедемте назад, уже пары свистят опять. Кондуктор зазывает, дверцы в вагоне отворяет: „Садитеся скорей, господа, опоздаете – будет беда“. Сейчас паровоз идет, тронулись, вот. Полетели стрелой! Дым валит из трубы полосой. Леса и деревни мелькают. В Питер обратно, вот, приезжают! Что, каково прокатились! И не видали, как очутились! Вот какова механики сила. Прежде вас кляча возила».
А вскоре появляется второе подобное издание Губерта – «Балагур, или Новые рассказы косморамщика. Объяснение к 16 картинам, находящихся в космораме. Косморама» (СПб., 1851), но уже с другим корпусом текстов: «Елка», «Пассаж на Невском проспекте», «Летний сад», «Возвращение казака на родину», «Шарманщик», «Париж и колонна в честь Наполеона», «Маленькие птицеловы», «Прогулка по лесу», «Охота за утками», «Дети удят рыбу», «Мелочная лавка», «Жниво», «Швейцарский вид», «С.-Петербургская железная дорога», «Сельский праздник», «Косморамщик». (В экземпляре книги, хранящемся в Российской национальной библиотеке, картинки отсутствуют.)
Как и первая книга Губерта, это издание предназначено, подобно лубку, для развлечений и домашних игр, при этом иногда сентенции косморамщика носят нравоучительно-просветительный характер.
Помимо книг Губерта и Трухачева, выходят в свет несколько изданий с одинаковым заглавием, но разного содержания: «Раек» (М., 1848, 1877, 1879; СПб., 1858) и «Раешник» (М., 1884; СПб., 1887), а также следующие книги: «Иллюстрированный раешник» (М., 1879), «Масленичный раек» (СПб., 1893), «Раек дяди Нила» (М., 1893) и др.
Эта дешевая продукция часто сопровождается иллюстрациями – изображением на обложке панорамщика с райком; картинками с бытовой и событийной тематикой. Книги построены как представление панорамщика на площади (зазыв к райку, смена картинок с комментированием, прощание со зрителями), а написаны они раешным стихом по подобию устных выкриков, с воспроизведением фразовых и сюжетных клише.
Такое использование «потешной панорамы» не случайно. Оно диктовалось популярностью и огромным воздействием райка на народную аудиторию.
Вот что писал об этом неизвестный автор в очерке «Панорамщик»:
А уж чего, чего нет у панорамщика в панораме? И славный город Рим, и великая София, и шествие войск за гробом государя императора Александра I Благословенного, и взятие Малахова кургана, и киевские пещеры! Есть у панорамщика и изображения сирен с хвостами, плавающих в море, есть и Еруслан Лазаревич на коне своем…
«А вот, изволите видеть, город Москва, бьет с носка, лежачих подталкивает»… Кто не знает этих присказок панорамщиков, с их удивительным тоническим сложением, с их крупною, рифмованною бессмыслицею. Жаль, что охочие люди, собирающие народные песни и их варианты, обходят сказания панорамщиков, больше, чем в песнях, и быстрее, чем в песнях, отражается в этих сказаниях современная жизнь, и отражается именно теми сторонами своими, которыми она всегда была и будет чужда и недоступна для песни. Так, например, элемент комизма и сатиры, крайне редко залегающий в наших песнях, удивительно легко и сподручно укладывается в россказни панорамщика. Россказни эти, в свою очередь, более, чем песни, поучают зрителей и слушателей, и направляют их мысль в желаемую рассказчиком сторону. Да и говорить-то рассказчик может что хочет. Хотя сущность и окраска рассказа бесконечно совершеннее и интереснее картин панорамы, тем не менее желающих посмотреть больше, чем желающих послушать. Дети и бабы так и льнут к стеклам, и пестрые угловатые рисунки, с их яркими колерами, с их удивительными перспективами и содержанием, часто противоречащим присказкам панорамщика, тянут к себе неудержимо426.
Упомянутые выше книги, имитирующие площадные выкрики, представляют определенный интерес и для реконструкции репертуара райков.
С середины XIX века наряду с переносной «косморамой» на площади появляются внушительные сооружения (стационарные и на колесах), а вместо двух стекол-оконцев теперь на райке три или четыре стекла. В переносном райке картинки менялись, как правило, перематыванием с одного валика на другой полосы с изображениями. В усовершенствованных «панорамах» картинки наклеивались на картон или вставлялись в раму и помещались в специальном возвышении над райком. Эти картинки опускались на шнурах и заменяли или просто загораживали одна другую. В последней четверти XIX века в райках демонстрировались не только лубки, но также живописные полотна и даже иллюстрации из книжных изданий.
Изображение райка на петербургских увеселениях можно увидеть, например, на акварелях Василия Садовникова «Балаганы на Адмиралтейской площади» (1849) и Иосифа Шарлеманя «Масленичное гулянье на Адмиралтейском бульваре» (1850‐е), литографиях Василия Тимма «Масленица» (1851, 1858), лубках «Русский раек» (1857) и «Вид масленой недели у балаганов» (1857), картине Константина Маковского «Народное гулянье во время масленицы на Адмиралтейской площади в Петербурге» (1869), рисунках А. Афанасьева «Раешник» (1886) и В. Полякова «Масленица в Петербурге» (1895).
Если раек, хотя и в качестве стаффажа, довольно скоро попал в поле зрения художников, то в этнографической беллетристике он появляется только в 1860‐х.
Следует заметить, что непонимание и неприятие природы площадного искусства было присуще части образованного общества и писателям-народникам.
Василий Слепцов в очерке «Балаганы на святой» (1862) описывает свои впечатления от пасхального гулянья на Адмиралтейской площади и приводит своеобразную реакцию публики на балаганные представления и выступления раешников. Очерк Слепцова – единственное известное нам свидетельство о том, что на Адмиралтейской площади появлялись иногда раешники-иностранцы.
У подвижной панорамы с круглыми стеклами собрались мальчишки и смотрят; кучер, подпершись в бока и присев, тоже смотрит. Старый немец в картузе с большим козырьком вертит за ручку и серьезно объясняет им:
«Gemälde Gallerie427 – в Дрезден. Sanct Stephan’s Kirche428 – у Вьен».
«А нижегородские бани есть?» – спрашивает кучер.
«Нет», – строго отвечает немец.
«Это ничего не стоит», – говорит кучер, отходя от панорамы. Мальчишки молча продолжают смотреть.
«Петька, ты что видишь?» – спрашивает один другого.
«Ничего не вижу. Черт его знает что».
«Мотри сюда. Здесь видней». – Мальчишки меняются местами.
«Да и здесь все то же…»
«Теперь довольно», – говорит немец.
Мальчишки с неудовольствием отходят.
У другой панорамы зрителей гораздо больше, слышен хохот и однообразный голос причитает нараспев:
«А вот персидский шах Махмад, его жена Матрена сидит на троне, никто ее не тронет.
Вот Сенька на дудке играет, ее потешает, а Гришка Отрепьев на барабане сидит, сам картофелем в нее палит.
А вот, смотрите, господа, город Аршава: она прежде была шершава, нынче сгладили.
А это – город Лондон. Аглицкая королева Виктория едет разгуляться в чисто поле. Агличане в лодках катаются, сами себя держат за яйца, горючими слезами обливаются, потому как они горькие сироты, нет у них ни отца, ни матери».
«Ну-ка, повеселей, повеселей! » – вдруг кричит кто-то.
«По грошу с носа надбавки», – замечает голос; зрители сбираются в кучу и, притаив дыхание, слушают продолжение. Раздается смех. «А, чтоб тебя! – восклицает кто-то от избытка удовольствия. – Уморил со смеху. Ах, в рот те…» и т. д.429
