«В этой драме было много и смешных случаев: так, например, какая-то деревянная хлебопекарня всплыла, а находившиеся в ней люди и не подозревали, что изба их двинулась с места, и продолжали свою работу»15.

По свидетельству очевидцев, зрелище разбушевавшейся Невы, в первые часы подъема воды, вначале приковало внимание петербуржцев: «При постепенной прибыли воды толпы любопытных устремились на берега Невы и с любопытством смотрели на сей грозный феномен природы. <…> …выражение какого-то недоумения, удивления или любопытства заменяло на лицах зрителей страх или робость. <…> Пока, наконец, вдруг в улицы со всех сторон не хлынула вода. Тогда всеобщее смятение и ужас объяли жителей»16.

Наводнение 7 ноября 1824 года быстро обрастало фантастическими слухами, закрепляло в сознании петербургский эсхатологический миф, а «наводненческая» тема стала достоянием русской литературы.

Одно из таких преданий (во многих из них мотив смерти, реже – чудесного спасения) приводит Михаил Пыляев. «Рассказывали, что одна молодая вдова, проживавшая в одной из линий Васильевского острова, накануне похоронила на Смоленском своего старого супруга, над прахом которого не расположена была долго плакать и терзаться, потому что покойный сожитель мучил ее своею ревностью. Проводив его на место вечного успокоения, она также думала найти, наконец, душевное спокойствие, но каков же был ее ужас, когда вечером рокового дня она увидела гроб своего сожителя у самого крыльца ее дома!»17

«Александр смотрел на ужасы наводнения с балкона Зимнего дворца, – утверждает Каратыгин. – Сохранилось предание, будто мимо дворца неслись по волнам колыбель с плачущим младенцем и гроб (быть может пустой). Это было как бы напоминанием императору о таинственной пророческой связи наводнений с его рождением и кончиной»18.

«Это страшное наводнение произвело сильное впечатление на государя, – вспоминает современник, – и расположение духа сделалось у него с тех пор мрачным. Он говорил, что это предсказывает ему конец и что он недолго проживет»19.

Бытовало и устойчивое мнение, что наводнение – возмездие за грехи. Когда вода спала, Александр I «отправился в Галерную [гавань]. Тут страшная картина разрушения предстала перед ним. Видимо пораженный, он остановился и вышел из экипажа; несколько минут стоял он, не произнося ни слова; слезы медленно текли по щекам; народ обступил его с воплем и рыданием. „За наши грехи Бог нас карает“, – сказал кто-то из толпы. – „Нет, за мои!“ – отвечал с грустью император»20.

«Смотря на всю картину, нельзя было не подумать, что Господь прогневался за грехи наши и посылает на нас кару небесную»21.

Однако петербуржцы и не думали покидать обжитые места. «В Галерной гавани жили и прожили целые поколения, борясь, чуть не каждую осень, с наводнениями и не соглашаясь переселиться из низменного родимого уголка в более высокие и безопасные части города. Привычка – вторая натура»22.

Но и когда река не угрожала, вид на Неву пробуждал противоречивые чувства.

Достоевский признается, что «видение» о «самом отвлеченном и умышленном городе на всем земном шаре» («Записки из подполья») посетило его на берегу Невы в зимний январский вечер. «Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром зари, догоравшей в мглистом небосклоне. <…> Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе… <…> Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу»23.

Даже умиротворенная Нева навевала на знаменитого героя Достоевского – Раскольникова, когда он стоял на Николаевском мосту, чувство мучительного беспокойства. «Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. <…> Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно, – чаще всего, возвращаясь домой, – случалось ему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина. <…> Дивился он каждый раз своему угрюмому и загадочному впечатлению и откладывал разгадку его»24.

Зато Герцен, у которого было особое отношение к имперской столице, восторгался невской панорамой: «Жизнь Петербурга только в настоящем; ему не о чем вспоминать, кроме о Петре I, его прошедшее сколочено в один век, у него нет истории, да нет и будущего; он всякую осень может ждать шквала, который его потопит. <…> В судьбе Петербурга есть что-то трагическое, мрачное и величественное. <…> В Москве на каждой версте прекрасный вид; плоский Петербург можно исходить с конца в конец и не найти ни одного даже посредственного вида; но, исходивши, надо воротиться на набережную Невы и сказать, что все виды Москвы – ничего перед этим»25.

Дремлющую летнюю Неву описывает Константин Батюшков. «Ни малейший ветерок не струил поверхности величественной, первой реки в мире, и я приветствовал мысленно богиню Невы словами поэта:

Великолепные здания, позлащенные утренним солнцем, ярко отражались в чистом зеркале Невы, и мы оба единогласно воскликнули: „Какой город! Какая река!“»26

Владимир Петрович Бурьянов (настоящая фамилия Бурнашев) посвятил ей панегирик «Взгляд на Неву». «Как широка, как величественна эта голубая Нева, окаймленная гранитом… <…> Едва ли какая другая картина сравнится с тою, которую представляет нам наша державная Нева в хороший летний вечер, когда луна, взглянув сквозь темно-голубой покров небесного свода, глядится в ее воды, тихие зеркальные, отражающие в себе всю дивную красоту берегов, обставленных зданиями превосходной архитектуры, к которым привито так много высоких воспоминаний»27.

С Невой связаны и городские праздники.

При Петре I летние празднества проходили на берегу Невы (в Летнем саду, на Троицкой площади) или на воде (торжества по случаю спуска кораблей, прием именитых гостей). «Одним из любимых удовольствий Петра в его „парадизе“ было катанье по Неве, которое тоже было организовано по указу и должно было происходить по особому регламенту. В определенные дни, в разных местах города вывешивались особые сигнальные флаги, а на флагштоке крепости взвивался морской штандарт. Для жителей тогдашнего Петербурга это означало, что их приглашают выезжать на своих судах на Неву к крепости. <…> Царь бывал на месте на своем буере или шняве, т. е. яхте, один из первых»28.