Первые конституционные акты – конституция Северо-Американских Соединенных Штатов, революционные конституции Франции – оказались необходимыми потому, что народ, завоевавший себе свободу и провозгласивший свой суверенитет, должен был так или иначе организовать государственную власть. Конституция и сделалась таким актом, который устанавливал условия делегирования народом своей власти различным органам. Позднее явился другой тип конституционного акта – октроированная конституция. Первый ее образец – французская хартия 1814 года, пожалованная народу королем Людовиком XVIII. Смысл октроированной конституции уже иной, чем конституции, делегирующей власть народа. Ее дает государь, который этим актом добровольно отрекается от некоторых из своих прав. Но бывают моменты, когда народ отказывается от такой монаршей милости и требует, чтобы его права тоже нашли выражение в конституции. Это не простой вопрос формы, ибо в зависимости от того, какой характер носит акт, предрешается вопрос о его пересмотре; народ, требуя своей доли в установлении источника конституции, гарантирует себя от неприятных неожиданностей в будущем. Так, в Вюртемберге народ отверг предлагавшийся ему октроированный акт 1815 года и четыре года продолжалась борьба, пока не был издан акт 1819 года, на принципе соглашения. Такой же характер носит одна из первых европейских конституций XIX века – Саксен-Веймарская 1816 года. Вопрос о пересмотре их обеих решается неодинаково, но возможность возврата к реакционным порядкам сильно затруднена и в том, и в другом случае. Вюртембергская конституция 1819 г. ничего не говорит о пересмотре. Это – акт вечный, а Саксен-Веймарская ставит пересмотр в зависимость от нового соглашения между королем и народом. Саксен-Веймарский порядок был принят в большинстве немецких конституций, возникших по соглашению между 1818 и 1831 годами. Такой же характер соглашения носит большинство конституций романских и скандинавских стран. Из октроированных конституций назовем конституции Германской империи и прусскую, которая заменила революционную конституцию 1848 г., изданную по соглашению127.
Не так давно в науке царило воззрение, согласно которому писаная конституция сама по себе является единственной необходимой гарантией завоеванных народом политических прав. В настоящее время этот взгляд сильно поколеблен и едва ли кем-либо разделяется во всем своем объеме. Писаная конституция содержит в себе в лучшем случае только две гарантии: присягу монарха или главы исполнительной власти и постановления об ответственности министров перед парламентом. Но последнее имеется далеко не во всех конституциях, да и там, где ответственность министров существует, она не всегда может предохранить от нарушения конституции. Что же касается присяги, то если бы она имела какое-нибудь значение, история не знала бы государственных переворотов. Если бы постановления конституции были снабжены рядом других постановлений, предупреждающих их нарушение, то такие дополнительные параграфы точно так же были бы лишены значения за отсутствием у них специальной принудительной силы. Если бы можно было снабдить их принудительной организацией, то тогда они были бы излишни по существу, так как принудительной организацией проще было бы снабдить самые постановления конституции; раз это невозможно, то дополнения о защите конституции сами нуждались бы в дополнениях, и так далее до бесконечности.
Истинная гарантия писаной конституции – это такая организация общественных сил, которая могла бы противостоять против всяких попыток, направленных к ниспровержению политического порядка, формально защищенного конституционным актом. Лассаль говорит в своей знаменитой речи: «Вопрос о конституции есть прежде всего не вопрос права, а вопрос силы. Настоящая конституция страны существует только в реальных, фактических соотношениях сил, господствующих в этой стране. Писаные конституции только тогда имеют ценность и могут рассчитывать на продолжительное существование, если они являются точным выражением действительных, существующих в обществе соотношений сил»128.
Эти слова Лассаля дают необыкновенно ясную и вполне правильную постановку вопроса. В Англии нет конституционного акта, но нигде нет более прочных гарантий тому, что существующий порядок устоит против каких угодно покушений. Его сила в том, что народ как один человек встал бы на его защиту при первом известии о грозящей ему опасности. Одного англичанина спросили: что бы он сделал, если бы лорд Солсбери назначил налог помимо парламента. «Я бы не платил», – ответил он. «Ну а если бы, пользуясь властью, он стал бы взимать налоги силою?» – «На силу я ответил бы силою и, вероятно, его в тот же день повесили бы на воротах Гатфильда» (замок лорда Солсбери)129.
В обычных условиях англичанину нет, однако, надобности прибегать к таким крайним мерам. У него есть суды, которые недремлющим оком блюдут за тем, чтобы законы государства исполнялись со всей строгостью. Никто не избавлен от обязанности подчиняться закону. Начиная от премьера и кончая последним поденщиком, который несет перед законом ответственность за свои поступки. И если министр внутренних дел вздумает прикрываться соображениями государственной важности и этим оправдывать допущенное им нарушение закона, суд не обратит на его защиту ни малейшего внимания и признает виновными и его, и всех его подчиненных, исполнивших его приказания: в Англии и должностные лица не имеют права ссылаться в свою защиту на приказания начальства.
Отсутствие соответствующей судебной организации, которая защищала бы закон, отсутствие соответствующей общественной организации, которая подняла бы народ на его защиту – вот две причины, которые постоянно обусловливали эфемерность писаных конституций. «Безумный» 1848 год был особенно богат такими конституциями. Стремительный напор бойцов за свободу совершенно смутил реакционные элементы, и они уступили очень скоро. Но силы февральских и мартовских демократов оказались недостаточными для того, чтобы защищать отвоеванные позиции. Конституцию издать они успели везде, но когда оправившаяся реакция, собрав все силы, стала отнимать у народа его права, он не устоял. Писаные конституции оказались не более как простым листом бумаги. Во Франции конституция 1848 года все-таки продержалась довольно долго, около трех лет. В Германии большинство местных конституций и имперская франкфуртская конституция не прожили и по году. Имперская конституция 1848 года особенно типична; она показывает, как не следует закреплять завоеванные права. Вместо того чтобы заняться организацией общественных сил и постараться дать демократическим элементам преобладание на весах реального соотношения сил, деятели 1848 года стали заниматься редактированием параграфов и, разумеется, потеряли большинство приобретений революции.
Что касается до судебной организации, то ее отсутствие особенно ярко сказалось на перипетиях Великой французской революции. Французы завоевали свободу, превратили неограниченную монархию в ограниченную, потом из монархии сделали республику. Но они не сумели создать такой суд, который стал бы на страже их завоеваний130. Мало того, в эпоху якобинской демократической республики был издан тот роковой закон, который послужил основой закону, вошедшему в конституцию VIII года и запрещающему судебное преследование чиновников без разрешения их начальства. При таких условиях 18 брюмера становится вполне естественным.
Англичане и американцы для обеспечения своих прав поставили свой государственный порядок под защиту независимых судов, и теория признала этот способ лучшим. Если соответствующей судебной организации нет, то роль судов может быть передана только организованному обществу; само общество в нужный момент должно обнаружить готовность встать на защиту своей конституции. Для этого, нужно прибавить, вовсе нет необходимости, чтобы все держали наготове оружие. Наполеоны и наполеоники обладают на этот счет очень хорошим чутьем и никогда не выступят, если не будут вполне уверены в растерянности и неподготовленности общества.
