Во дворце Кшесинской вовсю шла подготовка к Всероссийскому совещанию большевиков, которое, если точно, надо рассматривать как заседание большевистской фракции Всероссийского Совещания Советов рабочих и солдатских депутатов. Фактическая узурпация Петроградским – городским – Советом прав и функций общегосударственного «органа демократии» изначально признавалась исторически неизбежной всеми соцпартиями, но столь же очевидной была необходимость созыва Всероссийского съезда Советов. Приглашение на него были разосланы по всем городам, и в столицу съехались 479 делегатов. Комитет по организации съезда во главе с Богдановым счел представительство недостаточным, поэтому было решено вместо него провести предварительное Всероссийское Совещание.

Большевики, не избалованные широким представительством в Петроградском Совете, полагаю, были немало удивлены, когда на Совещании появилось более сотни ранее незнакомых сторонников из провинции – четверть от всех делегатов. Они-то и стали участниками мартовского Всероссийского совещания большевиков. «Совещание большевиков открылось 27 марта во дворце Кшесинской, а затем продолжалось в помещении большевистской фракции Совещания Советов – на хорах Таврического дворца, – вспоминала секретарствовавшая на всех заседаниях Феодосия Ильинична Драбкина. – Обстановка для работы была самая неподходящая: значительная часть делегатов была участниками Всероссийского Совещания Советов, некоторые из них входили в комиссии, созванные обоими совещаниями. Партийное совещание заседало урывками, во время перерывов на Совещании Советов, само обсуждение вопросов носило порой хаотический характер»[335]. ЦК партии на совещании был представлен Сталиным, Шляпниковым, Молотовым, Залуцким и подъехавшей Еленой Дмитриевной Стасовой.

Первым обсуждался вопрос о войне, докладчик – Каменев. Он уже отказался от своих строго оборонческих взглядов, тем не менее прения были исключительно жаркими и длились два дня. Хотя протоколы большевистского совещания за 27 и 28 марта не сохранились (исчезли во время взятия дворца Кшесинской в июльские дни 1917 года сторонниками Временного правительства), картина внутрипартийной борьбы, по воспоминаниям, вырисовывалась следующая: «По вопросу о войне среди участников наметились три течения – пишет Драбкина, – «революционные оборонцы» (Войтинский, Элиава, Севрук и другие) поддерживали оборонческую линию Исполкома Петроградского Совета; другая группа делегатов (Коллонтай, Милютин, Молотов и другие) не допускала никаких уступок оборончеству; наибольшее число депутатов хотя и выступало против поддержки войны, но не решалось полностью порвать с «революционным оборончеством»[336]. В результате дебатов родилась компромиссная резолюция, в которой левые могли удовлетвориться тезисом о возможности прекращения войны только с переходом власти в руки пролетариата, а оборонцы – о противодействии дезорганизации армии и необходимости поддержания ее мощи. Ничего другого до открытия Всероссийского Совещания Советов большевистские делегаты обсудить не успели.

29 марта в полном составе делегаты совещания переместились в большой зал Таврического дворца. Доклад о войне делал Церетели, доказывавший необходимость параллельно с борьбой за мир продолжать войну за свободу, тезис, звучавший для левых большевиков как явно оборонческий. Каменев делал содоклад и пытался возражать, но безуспешно. Резолюция Церетели собрала 325 голосов, Каменева – 57. Как видим, даже многие большевики из «мягких» поддержали Церетели.

А между тем в небольшой комнате на хорах Таврического дворца продолжалось партийное совещание большевиков. Было тесно, шумно, сумбурно. Сталин делал доклад об отношении к Временному правительству. Он предлагал рассматривать Совет как орган, контролирующий Временное правительство, которое, в свою очередь, взяло на себя роль «закрепителя» завоеваний революционного народа. Молотов оппонирует:

– Временное правительство с первого момента своего возникновения является не чем иным, как организацией контрреволюционных сил. Поэтому никакого доверия, никакой поддержки этому правительству оказывать нельзя, наоборот, с ним необходима самая решительная борьба[337].

Позиция Молотова находит поддержку со стороны Владимира Павловича Милютина, сперва меньшевика, а затем – большевика, пять раз сидевшего в тюрьме и дважды в ссылке, а тогда возглавлявшего Саратовский Совет. Резолюцию поручили вырабатывать специальной комиссии. Принятый в результате документ не страдал радикализмом, исходил из необходимости контроля над правительством со стороны Советов, а вовсе не его свержения.

А как же подготовка социалистической революции? А никак. Молотов писал: «Как свидетель тех дней, могу утверждать, что тогда, в первые дни и недели Февральской революции, мысли большевиков еще не отрывались от задач демократической революции… Не приходилось встречаться с теми, кто уже тогда считал бы необходимым поставить в порядок дня вопрос о новом, социалистическом этапе революции»[338].

Большевистское совещание продолжалось 1 апреля обсуждением вопроса о возможности объединения большевиков и меньшевиков. Дискуссия шла вокруг того, идти ли на объединительное собрание с собственной платформой или без оной. Сталин считал достаточной платформой антивоенные принципы Циммервальда и Кинталя, а существовавшие противоречия по другим вопросам предлагал изживать уже в рамках объединенной партии. Молотов, Залуцкий, Скрыпник предлагали «выставить определенную интернационально-социалистическую платформу»[339]. Судя по невнятному протоколу, победила третья точка зрения: на собрание с меньшевиками идти, но считать его информационным. Назначили даже комиссию для переговоров, которая должна была 4 апреля приступить к работе. Однако союзу с меньшевиками не суждено было состояться никогда.

В середине дня 3 апреля в секретариате Всероссийского Совещания была получена телеграмма о том, что ожидается еще один участник – ближе к полуночи в Петроград прибудет Ленин. Все предыдущие внутрипартийные споры, борьба, резолюции теряли смысл, обретая характер чисто познавательный.

Для любой власти ключевым является вопрос о ее легитимности. И с точки зрения ее формальной законности. И, пожалуй, что еще более важно, с точки зрения восприятия народом власти как законной.

Ханна Аренд в классическом труде «О революции» писала: «Злой рок Французской революции заключается в том, что ни одно из конституционных собраний не располагало достаточным авторитетом для того, чтобы дать стране конституцию; упрек, справедливо адресуемый им, всегда один: они сами не были конституционно оформлены. С теоретической точки зрения роковая ошибка людей революции состояла в некритической вере в происхождение власти и закона из одного и того же источника. И, наоборот, огромной удачей Американской революции было то, что… никогда серьезно не оспаривалась правильность pouvoir constintuant тех, кто вырабатывал конституции штатов и затем Конституцию Соединенных Штатов»[340].

Подобного рода мысли нечасто посещали умы творцов Русской революции, они мало задумывались о Законе, в том числе, и о российской конституции, коей выступали Основные законы Российской империи. Многие революционеры – Гучков, Милюков – были монархистами и не видели проблем с легитимностью, если бы власть просто переходила от одного монарха к другому, чего не случилось. Республиканцы, коим были все социалисты и не только, исходили из идеи народного суверенитета и предполагали обеспечить легитимность новой власти при помощи всенародно избранного Учредительного собрания.