“Два сына”.

Она назвала его сыном.

- Предупредили бы, – для виду проворчал Сэл. – Я бы хоть убрался.

- И женщин бы не приводил, – лукаво заметила Матильда.

- ...Да, и это тоже.

Он пошел на кухню, по дороге жестом заперев дверь. На кухне он прикрыл ставни, достал кувшин с сидром, два кубка и пирог. Матильда присела на лавку, взяла в ладони кубок, но не прикоснулась к сидру.

- А ты жениться не собираешься? – спросила она. У него вырвался смешок.

- Зачем?

- Чтобы заполнить дом. Теперь, когда мой шалопай женился, тут явно будет пусто.

- И тихо. И спокойно. Я смогу нормально работать. К тому же, через пару-тройку лет они все равно наскучат друг другу, и Годрик будет сбегать ко мне, так что дайте мне насладиться моим временным покоем.

Он не знал, зачем это сказал, ведь он не думал об этом. Может, просто от того, как внимательно смотрели ее глаза, туда, куда ему влезать не хотелось.

Сэл взял свой кубок и отхлебнул сидра.

- Как твои перепелки? – не стала отвечать Матильда. – На рынке они очень прибыльные. Не хочешь продать мне их урожай, я его продам на рынке и пришлю половину?

Он усмехнулся. Невероятно. Как смел Гриффиндор-старший отнимать волю у такой женщины? У нее был характер, было на все собственное мнение, были силы перенести любые трудности. А еще огромное сердце, прямо как у ее сына. Как можно додуматься лишить ее голоса? Как можно отобрать у нее ее эксцентричную личность?

- Во-первых, из-за торгового налога я получу меньше, чем вы, если вы продадите их в Мерсии, – возразил он. – Во-вторых, перепелиные продукты скоропортящиеся, поэтому где-то там вы получите за них меньше, чем я здесь.

- Зато я привлеку покупателей, – живо заявила женщина.

- К перепелиной ферме?

- Знаешь, как они ценятся на севере? Я работаю с купцами из Карлеона, так что знаю, что там на них цены немаленькие.

- Так, может, мне проще переехать на север? Холод мне не помешает, у меня магия.

- Во-первых, – передразнила его Матильда, – это будет достаточно глупо – приехать в страну, где из-за холода не разводят перепелов – и разводить перепелов под носом у народа, который не любит магию.

- Не любит? – удивился Слизерин. – Но Аннис же вроде не против магов.

Женщина вздохнула, проведя по лицу ладонью.

- Теоретически. Аннис не против магов, которые колдуют открыто. Но, как ты понимаешь, маги не особенно храбрятся это делать. А у народа собственное мнение. Народ помнит времена до Великой Чистки и поэтому тихо ненавидит магов. Порой даже линчует, без ведома властей. Ужас, да? Особенно если какая-нибудь деревня, молодая женщина выглядит странно, ее принимают за ведьму и поджигают ночью дом. Я столько историй об этом наслушалась у купцов...

Сэл опустил голову.

Вот как все происходило? Люди исподтишка ненавидели магов? Выходит, все не так просто: злой на магию правитель – магия запрещена, нормальный правитель – магия приветствуется. У народа было свое мнение, и оно совершенно не лояльное. Но как же так? За что? Да, конечно, маги не были все паиньками, но ведь и среди людей встречались мрази – и после Чистки, и до. Неужели этому стаду баранов так сложно понять, что нельзя ненавидеть целый народ по одному подонку? Неужели им абсолютно плевать на то, что маги такие же люди, как и они, что у них есть семьи и желание жить?

На минуту Слизерин почувствовал знакомую тихую ненависть ко всем этим недоумкам, которые думают, что понимают, кто такие колдуны, что имеют право истреблять их, как сорняки. И вот за них сражался Годрик? Их он защищал на своих войнах? Да лучше бы кто-нибудь взял факел и сжег бы их деревни дотла. Чтобы они поняли, какого это. Чтобы до них наконец дошло, насколько это больно, когда тебя принимают за зверя, когда даже собственная мать...

И тут его словно резко окунули в холодную воду. Он понял, что переносит свою боль от предательства матери на эту подспудную войну людей и магов.

А потом разозлился еще больше.

Значит, вот как все обстояло на самом деле? Значит, его мать была не просто стервой, она была по ту сторону баррикады? Она явно считала себя правой. И на самом деле ей было плевать на правосудие, ей было плевать, сделал ли он что-то плохое или нет, он был виновен в ее глазах лишь потому, что в его жилах текла магия.

А ведь он мог ее убить. В нем действительно жила магия, и разве не для того ли, чтобы защищать его и помогать? А у матери магии не было. Он мог раскидать охранников одним жестом, сжать эту тонкую шейку, схватить за горло, так, чтобы безмозглые наглые глаза вытекли из глазниц. И это было бы справедливо. Она стояла на стороне тех, кто запросто убивал магов исподтишка, жестоко, умышленно, без никакого на то разрешения. Разве ее смерть не была бы достойным ответом на весь этот беспредел? Ее жизнь за жизнь всех погибших младенцев с магией в ладошках? Ее жизнь за жизнь всех ведьм, которые, никого не трогая, надеялись спокойно и одиноко дожить свой век? Ее жизнь за жизнь всех магов, таких же, как ее сын, которых сожгли на кострах, едва увидев, как они искрой в глазах поджаривают себе скудный ужин? Разве не честно? Он бы не смог добраться до всех этих мразей, но ее он мог убить, и разве это не было бы справедливо?!

Слизерин резко выдохнул и мотнул головой, наливая себе сидра. Черт, вино лучше разгоняло мысли.

У него два раза дернулись пальцы. Магия в них шипела змеей, готовой укусить.

- Милый, прости меня, – вдруг сказала Матильда. Его потемневшие глаза взглянули на нее издалека, словно из-под толщи болот. – Я не должна была этого говорить.

- Нет, – уверенно, хоть и хрипло возразил он. – Должны были.

Он должен знать. Хотя, зачем? Разве он мог что-то изменить? Разве он решится стать тем факельщиком, что спалит деревни линчевателей?

Нет, не станет. До тех пор, пока ему все еще хочется задать этот треклятый вопрос.

- Матильда... Вы не знаете, как...

Он не договорил. Не стал произносить этого слова. Он не имел на него права. И она тоже.

Мать.

Матильда поняла его.

- Ты хочешь спросить, как там Она? – Сэл кивнул. – Как обычно. Жива-здорова, как и все гнилые люди на свете. Ее ничто не берет.

Он поднял взгляд на женщину, что только что обвинила его врагов. В каждой лучинке у ее глаз было больше нежности, чем во всей подлой душонке его матери. На миг в нем отчего-то завопила резкая, из ниоткуда взявшаяся, незнакомая обида. Ну почему Годрику досталась такая мама, в то время как его собственная пыталась его убить?!

“Потому что у тебя был любящий отец, – хмыкнул здравый смысл. – А у Годрика – сумасшедший хрыч, отнявший у него детство и юность.” Сэл не знал, откуда взялась эта вспышка обиды, но ему стало до жути стыдно, и он задавил ее почти сразу.

- Родной, – мягко и невыносимо-нежно произнесла Матильда, коснувшись ладонью его щеки. – Прости, что меня тогда не было здесь. Я все боялась своих суеверий, верила в прошлое, когда нужна была здесь. Теперь я буду приезжать чаще. А ее – забудь. Она просто сволочь, каких немало, к сожалению. Недостаточно родить, чтобы зваться матерью.

Она убрала с его лба волосы, чуть зачесав их назад – таким заботливым, материнским жестом, что в груди сладко заныло все, что было ранено.

- Ты мой сын, – твердо сказала женщина. – Ты такой же Гриффиндор, как и Годрик. Вы оба мои сыновья, и я за любого из вас начну войну с кем угодно. Я, конечно, уеду в Мерсию, но ты, пожалуйста, не забывай обо мне. – Тут она лукаво улыбнулась, дав ему невесомый подзатыльник. – И, как мать, я бы сейчас хотела серьезно поговорить о том, как ты совращаешь девушек Камелота. Как ты думаешь, можно назвать твое поведение, а? Вот сколько у тебя девиц было на этой неделе?

По комнате разливались молоко и мед: золотистые лучи солнца проникали сюда через окно и лениво укладывались на воздушную белую постель. Тишина тихо сопела, как и маленькая женщина, едва видная под огромной лохматой волной своих рыжих волос. Ее веснушки загорелись под утренним светом, а спина едва-едва поднималась под одеялом.