Вслед ей донеслось яростное:

– Барт! Где ты её нашел? Мне надо было уехать в Сарканд, что б и тут наткнуться на шайку наглых ирландцев? Что б этого больше не повторялось!

Чувствуя, что сейчас расплачется, Ахана почти бегом покинула постоялый двор.

Следующие два дня она себя уговаривала. Он сноб и шовинист. Презирает ирландцев и не признает женщин-врачей. Он грубый самонадеянный болван. Похож на каланчу. Или на богомола.

У него длинные руки и ноги, светлые, с рыжиной волосы. Он неуклюж и способен высверлить дыру в стене своим взглядом…

Сердце ей твердило: «Да! Он наслушался чужих бредней и уверовал, что чем-то лучше других! Он ранен своей обособленностью! Он нуждается в помощи и участии даже больше, чем те, кто умирает от обезвоживания, потому что его сердце ссохлось от одиночества. Он просто выросший, но еще не повзрослевший мальчишка.» Умом же понимала, что нужно просто дождаться отъезда.

А вечером второго дня он появился у входа в медпалатку. Растрепанный, небритый, в несвежей блузе и мятых, пыльных штанах. Не глядя на неё, словно она виновата в чём-то, произнес:

– Мисс Рэйд… Барт заболел. Сегодня. Уже совсем плох. Прошу вас…

Это была холера. За несколько часов Барт превратился в синюшную тень самого себя. Но было еще не поздно. Полночи девушка провела рядом с ним, капая растворы, сделав необходимые инъекции. Когда она спросила, кому объяснить, как ухаживать за больным, Джеймс задумчиво посмотрел на таз, ведро с кипяченой водой, ночной горшок под кроватью.

– Мне объясняйте. Я буду.

– Это очень…грязная работа… Уверены?

Он медленно перевел на нее тяжелый, яростный взгляд.

– Что делать?

Теперь за Барта она была спокойна.

Приходила на постоялый двор каждый вечер, когда лагерь замирал в сонном оцепенении после тяжелого дня. Падая от усталости, сменяла Джеймса, давая хоть пару часов поспать. Он больше не демонстрировал своего недоверия к ней. Они почти не разговаривали, словно только Барт занимал мысли каждого из них.

На вторую ночь Ахана уснула, сидя на низкой скамеечке у кровати Барта. Сквозь сон она чувствовала, как ее подхватывают на руки , и ей хорошо, и спокойно, и уютно… И так хорошо пахнет – немножко кедром, вереском и чем то прохладным… Наверное, дождем… Так и провалилась снова в сон. Проснулась за полночь. На не расправленной кровати Барта в маленьком за-кутке. Рядом, сидя на полу и опершись спиной о кровать, спал Джеймс. Затаив дыхание, наклонилась, поцеловала его в шею.

Потерлась щекой о плечо. Вдохнула – да, кедр, вереск, дождь… Зажмурилась и отстранилась.

Осторожно, что б не потревожить, встала с кровати и вышла в большую комнату, где лежал Барт. Прислушалась к его дыханию. И не услышала. Похолодев, подбежала к его постели – и никого не нашла.

– Ему стало лучше, мисс Рэйд. Опасности больше нет. Он попросил, что бы я отнес его вниз, там за ним присмотрят, – Джеймс стоял совсем рядом, его темный силуэт закрывал весь проем окна.

– Мне … нужно возвращаться. Только соберу вещи, – в голове стоял легкий звон от усталости и испуга. Или его присутствия совсем рядом.

– Я помогу, – голос его сел. – И провожу вас…

Почему-то не зажигая лампы, они собирали немногочисленные вещи в саквояж, то и дело натыкаясь друг на друга в сумраке комнаты. Напряжение и молчание становилось совершенно невыносимым.

– Знаете, мистер Паддингтон, пожалуй, лучше Барт соберет всё, что я забыла, и принесет, когда почувствует себя лучше. Договорились? – она шагнула к двери.

– Нет.

Ахана остановилась, словно налетела на стену. Резко развернулась к нему.

– Что значит «нет»?

– Не договорились.

– Дайте мне саквояж, я сама доберусь, здесь не далеко.

– Мисс Рэйд… Ахана… Мне нужно с вами поговорить, – его голос звучал глухо, совсем рядом с ней. – Выслушайте меня.

– Хорошо. Только давайте зажжем свет.

В мерцающем желтом свете лампы комната казалась незнакомой. Плотные тени нехотя уползали в углы, таились под потолком. С улицы доносился звук колотушки уходящего все дальше ночного сторожа.

– Мисс Рэйд, посмотрите на меня, пожалуйста.

Ночи тут гораздо темнее и совсем другого цвета, чем в Лондоне…

– Пожалуйста, прошу.

Это была плохая идея. Очень, очень, очень плохая идея. Мир большой, а спрятаться негде. Так ведет себя море в самом начале шторма. Оно темнеет, словно копит мощь, разрушительную, тяжелую и беспощадную. Его синие глаза сейчас так же по-темнели и стали почти черными. Она чувствовала – грядет шторм. Медленно опустилась на привычную низенькую скамеечку. Он сел прямо на пол напротив нее. Взял за руку. Почти сразу заговорил.

– От матери мне в памяти осталось только имя, она умерла, когда я родился. Её звали Эллин. Так же, как мой отец и дед, я стал антикваром. Каждый из них создал коллекцию и стал знатоком – дед в магических артефактах, отец – в редчайших исследовательских приборах и машинах. Я же владею знаниями в обеих этих областях. Продаю и покупаю и то, и другое. Уже два года я в пути, и смог приобрести несколько весьма необычных и ценных экземпляров. И положил начало своему собранию.

Его лицо оживилось, глаза посветлели, словно он говорил о чем-то родном.

– Это воспоминания. Не книги, нет, и не синема. Это настоящие, полноценные воспоминания, и это – прекрасные вложения. Воспоминания, заключенные в гильзу, навсегда стираются из памяти тех, кому они принадлежали. О, это редкие, дорогостоящие вещи! Людей, готовых совсем проститься с частью своей жизни, крайне мало. И то, что попадает в гильзы – бесценные, удивительные, порой мучительные и страшные истории. Это все-гда нечто экстраординарное! Знаете, дорогая, – Ахана вздрогнула, но он даже не заметил, что обратился к ней так. – Удивительно! Люди не готовы проститься ни с одним своим обычным, будничным и никчемным днем, и вместе с тем прощаются за деньги, возможно, с единственным, что стоит помнить, – он помолчал, глядя сквозь нее.

– Барт всегда со мной. Во всех моих поисках, трудностях, сложностях. Когда он заболел, я думал – чепуха, Барт не может болеть сильнее меня. А он вот…смог. Сказал, что только вы его вытащите с того света. И меня заодно. Я только сегодня понял, о чем он говорил, – он больше не смотрел сквозь нее. Шторм набирал силу. Она попробовала убрать руку. Он машинально сжал пальцы, посмотрел вниз, словно удивлялся, что это небольшое движение сбило его с мысли. Наклонился, коснулся губами её запястья. Медленно и тихо произнес:

– Не уходи. Не оставляй меня. Останься.

И она осталась.

***

Он не помнил. Стащив визиошлемофон с головы, он мучительно пытался вспомнить Сарканд, Ахану Рэйд и всё, что тогда произошло. Этого не могло быть, просто не могло – он бы помнил хоть что-то. Если только… Нет, это не возможно, он бы никогда…

– Ну, что, оценка произошла успешно? – эта наглая хамоватая девица всё ещё была здесь. Наливала из полупустого кофейника остывший кофе и примеривалась к очередному морковному крекеру. – Хотелось бы расчёт, если берёте!

Она широко улыбнулась, глядя ему прямо в глаза и надкусывая печенюшку.

– Расчёта не будет.

Наглую ухмылку стёрло, словно её и не было. Остаток крекера брошен на столик мимо тарелочки, вокруг которой, словно у пушки, сложены пирамидками восковые ядра.

– Отдайте гильзу. Я найду для нее покупателя.

Девушка вскочила, на секунду грозно нависнув над Джеймсом во весь рост. Но он тоже встал, затягивая паузу и довольно улыбаясь. Наконец-то он вывел её из равновесия!

– Нет.

Теперь они смотрели друг на друга в упор, упрямо сжав губы и набычившись.

– Если не отдадите – убью. Ещё никто не грабил Дару Бёрнс.

Он помолчал еще пару мгновений, с удовольствием наблюдая, как краска ярости заливает её лицо, и начинают пылать даже мочки ушей, не спрятанные кудряшками. Казалось, по ней сейчас подают гальванический ток, и вот-вот волосы сами собой избавятся от шляпки и распрямятся вокруг головы во все стороны.