А потом все произошло одновременно – она выдохнула в отчаянии:

– Это не он! Чур меня!

Меня оторвало от рамы и швырнуло назад, в Межпределье, а Сельм с громким продолжительным «Мррррррррррр» прыгнул к зеркалу, старательно собирая на себя гаснувший желто-оранжевый теплый свет. Через мгновение Дверь закрылась.

Мы оба ошарашено молчали. Сельм еще фыркал, боясь отодвинуться от зеркала и оставить меня неприкрытым. Я не двигался, боясь обнаружить, что вернулся не весь. Потом пришло осознание, что эта Дверь больше не откроется, ни сегодня, ни завтра. Никогда. Наверное, девчонка расколотила зеркало…

Я подошел к окну, сел на подоконник. Ночь за окном все так же искрилась и переливалась хрусталем и чернильной синевой.

– Да… враки все, там энергия такая же, как наша… Только еЁ так много – аж оглушает… Чуть не испепелило меня. Спасибо, что остановил, – он быстро глянул на меня, отвел взгляд и прищурился. – И… Что теперь?

– Ну, всё… Мы справились. Почему-то! Двери больше нет. Ты насобирал себе достаточно, да и я все еще жив. А девчонка… Будет поневоле теперь искать моего двойника! Где-то он есть там, рядом с ней, раз сегодня я дежурил. А не маялась бы дурью – была бы с тем, кто «он».

Я понял, как сильно ослаб за эту ночь. Наверное, даже по меркам Межпределья стал не то, что призрачным – прозрачным. В таких случаях помогает уютное местечко на крыше, и холодный бледный рассвет. И ещё – живой и здоровый Сельм. Он, конечно, вечно рвется туда, откуда можно не вернуться, но он мой лучший друг и напарник. Закрыв глаза и выдохнув, я, наконец, расслышал, как за окном тихо поют перед рассветом звезды.

Наша крыша ждет нас!

Ирландка!

Как он сразу не догадался! Хотя, когда она телефонировала о своем визите пару дней назад, слышимость была столь отвратительна, что было совершенно непонятно даже, мужской или женский голос он слышит. Джеймс внутренне содрогнулся, понимая, что сам согласился принять её.

– Мисс …

– Бёрнс. Дара Бёрнс.

– Мисс Бёрнс, оценка займет некоторое время, вы подождете или зайдете позже?

Не удалось. Она с недоумением и возмущением уставилась на него из-под негустой вуалетки. Потом, сдержавшись, проговорила почти спокойно:

– Мистер. Паддингтон. Я. Подожду. Здесь. Я могу присесть?

Он разочарованно кивнул. Указал на кресло у камина. Сам разместился напротив. Гостья одним движением распустила завязки плаща-накидки, не глядя швырнула его на кофейный столик. Затем практически плюхнулась в кресло, откинула вуалетку наверх и небрежно стащила замшевые перчатки шоколадного цвета. Тепло от камина разливалось плотным потоком, но она наклонилась еще ближе к огню и вытянула руки. Девушка была худой, если не сказать мосластой, не очень складной, все в ней было как-то чересчур. Словно навскидку нарисованная тушью и раскрашенная к Рождеству дешевая открытка. Слишком длинные руки, ноги и шея. Слишком яркие, оранжево-морковные, абы как уложенные под дурацкую шляпку сумасшедшие кудряшки. Одета – вроде ничего особенного. Блузка под горлышко, несколько пышновата в рукавах и груди, но спокойного бежевого цвета. Узкие брюки из мягкой кожи оттенка охры, жесткий полукорсет на клепках и классической шнуровке, на левом бедре сумка-кобура. Но даже в этом незамысловатом повседневном костюме она выглядела, как разбойница. Джеймс угрюмо смотрел, как тяжелые ботинки на рифленой подошве попирают линфийский ковер, который он привез сто лет назад из саркандской лавчонки и с которым так и не смог проститься и выставить его на продажу. В поездке он вроде как чуть не издох от холеры, но его вытащили с того света врачи какой-то благотворительной кампании, примчавшиеся в Сарканд спасать человечество. Джеймс не помнил ни лиц, ни имен своих спасителей.

Пауза затягивалась. Джеймс кашлянул. Мисс Бёрнс, прикрыв глаза, медленно кивнула камину, выдохнула и повернулась к хозяину дома. Ну конечно! Художник, создавший это лицо, и тут не отказался от принципа «много всего и неважно, зачем». Какое-то острое. Высокий лоб, рыжие брови и ресницы, ярко-синие, почти ультрамариновые, маленькие глазки. Худые и высокие скулы. Кошмарное количество веснушек, такое, что скорее найти белые пятнышки среди этой плотной россыпи. Румянец во всю щеку, еще и на подбородке. Хрящеватый нос. Тонкие, чересчур красные, губы. Джеймсу, повидавшему за свои шестьдесят лет женщин, считавшему себя знатоком и ценителем, она показалась абсолютно и невообразимо некрасивой. Её нельзя было сравнить ни с гончей, ни с лошадью, ни с птицей. Впрочем – да. Это же ирландка. Хотя и говорит без акцента. Настоящая Plastic Paddy.

– Я слушаю вас, мисс Бёрнс.

– Сейчас, – она выудила из сумки отливающую желтым гильзу.

– 0.303 калибр? Признаться, не ожидал таких… носите-лей… Давайте, давайте посмотрим…

С этого нужно было начинать! Он тут же позабыл, кто принес ему гильзу. Стянул с темечка на правый глаз окуляр, подкрутил, ловя фокус. Мелкий размеренный треск, раздававшийся в момент настройки окуляра, всегда погружал его в радостное рабочее нетерпение. «Света недостаточно,» – подумалось вскользь, но оторваться от осмотра даже на мгновение не хоте-лось. Тем более, что присмотрелся – вроде как и посветлело. Несомненно, гильза в прекрасном состоянии, и содержимое должно быть не повреждено! На матово отливающем металле четко читалась цифра два. Сдвинул окуляр, перевел взгляд и увидел, что пока он занимался гильзой, гостья сняла канделябр с камина и поставила на столик, скинув плащ на пол.

– Вы знаете, чьи воспоминания там запечатаны?

– Да, знаю. Врача её Королевского Величества. Но должна предупредить сразу – это частная история, и к её Величеству не имеет никакого отношения.

– Вот как… Это резко снижает стоимость…

– Мистер Паддингтон. Скажу сразу – мне нужны деньги и еще кое-что. Я знаю примерную стоимость воспоминаний, и знаю, что вы не слишком щедры. Но я связана словом, которое дала … скажем так – источнику, что свяжусь лично с вами. Возможно, когда вы ознакомитесь с содержимым, измените свою точку зрения. Объем там небольшой, я подожду.

Но Джеймсу было все равно, чьи это воспоминания. Он уже достал из витрины визиошлемофон, приладил патрубки нужного калибра и протер идеально черные линзы. Нетерпение мешало даже говорить, хотелось поскорей погрузиться в по-настоящему другой мир. Его коллекция чужих воспоминаний была обширна, и чем больше она росла, тем большая страсть его накрывала. Ко многому равнодушный в жизни, не нуждающийся ни в друзьях, ни в семье, Джеймс Хэмиш Паддингтон испытывал одну-единственную страсть. Кусочки настоящей жизни незнакомых ему людей, эти воспоминания, которые можно было заключить в гильзу, представлялись ему неким парадоксом. Он владел безраздельно частью чужой жизни. Все, что было в этих воспоминаниях – события, запахи, звуки, ощущения – теперь при-надлежали только ему. Восхитительным было и иное, не свойственное Джеймсу, отношение к жизни, эмоции, ситуации, в которые он сам вряд ли когда-нибудь попал бы. Он дорожил, помнил о каждом экземпляре коллекции, которую называл про себя «обойма», и никогда ничего из нее не продавал. Иногда на него выходили частные коллекционеры, антиквары, и он согла-шался на обмен. Так к нему попала люгеровская девятимилли-метровая – и прекрасный отрывок из жизни промышленного шпиона с забавной фамилией Лажневский.

Он заключил в гильзу массу подробностей из собственного дела, то, что при его жизни не должен был узнать никто. Видно, боялся, что провалил всё и избавлялся от компромата в собственных мозгах… Правда, удовольствие от просмотра Джеймсу всегда портила жена Лажневского, соображавшая еще быстрее мужа и явно наставляющая ему рога. Она всегда мелькала в поле зрения, и очень отвлекала. Судя по ощущениям, Эдита властвовала в жизни мужа и запросто могла его подставить. Но Джеймс никогда не проявлял интереса к жизни и историям тех людей, чьи воспоминания хранил, какими бы интересными или отрывочными они не были. Не вел никаких расследований. Просто наслаждался тем, чем владел. Та гильза была самой старой в его коллекции.