Второй раз "уаз" не завелся, и еще минут сорок заняло пешее возвращение до дороги. Там вскоре остановился дальнобойщик, который и довез "отставшего от автобуса" Максима до Иркутска, где тот оказался уже к утру следующего дня. В подъезд девятиэтажки, в которой Максим жил, тот вошел с полной уверенностью, что его перехватят на лесничной площадке, однако кроме спящего в углу местного алкаша в подъезде больше никого не было.

– Папа вернулся! – встретил Максима детский голос девятилетнего сына, который выбежал в прихожую с динозавром, собранным из металлического конструктора.

– Устал? – спросила его супруга, на ходу вытирая руки кухонным полотенцем, – Я сегодня говядины взяла, почти без жира. Кстати, тебя одногруппник искал.

– Какой одногруппник? – уточнил Максим, чувствуя, что если бы тревожный сигнал, звучащий внутри, был корабельной сиреной, то давно бы перегорел от непрестанного, несмолкающего воя.

– Андрей Фролов, – она взяла лист бумаги, на который записала данные визитера, и протянула мужу, – Говорит, он в Москве сейчас, а в Иркутск к маме приехал. Хотел встретиться.

Никакого Андрея Фролова Максим никогда не знал, и уже прекрасно понимал, в чем дело. За решение закопать сумку он в очередной раз похвалил свое предчувствие, ведь если его арестуют с неучтенной валютой, то семье не останется ни копейки.

– И как там Андрюха? – спросил Максим, садясь за стол. Аппетита не было, но важно было сохранять перед супругой маску повседневности.

– Я не знаю, – она пожала плечами, – Он расстроился, как узнал, что тебя не застал. Но обещал зайти опять.

– Карлсон, – хмыкнул Максим, закатывая рукава.

– Макс, заплатили в валюте? – немного напряженно спросила супруга.

– Да, завтра на книжку переведут, – заверил он.

– Не кинут? – опасливо спросила она.

– Ну когда кидали то? – он изобразил раздражение. Все чувства приходилось изорбражать. Единственным его истинным чувством была осторожность, с которой он действовал. Он снова похвалил себя за то, что закопал деньги в сосновом бору. Если все останется по-прежнему, то следующий день он потратит на то, чтобы вернуться туда и достать часть денег.

Семейный завтрак был прерван настойчивым стуком в дверь…

Глава 1.

Огонь. Языки пламени, пляшущие перед глазами, были единствнным зрелищем, которое могло привести меня в состояние умиротворения. Нет, я не был психопатом и вообще практически не отличался от людей, которые меня окружали, если бы не потребность в огне. Создать его, наблюдать за ним, иногда даже хотелось коснуться его. Скрывать эту потребность я научился спустя годы после того, как понял, что не обошлось без наследства, оставленного мне моим отцом. Это не то наследство, которое я желал бы получить, и не то, от которого можно было избавиться по желанию.

Начну сначала. Зовут меня Виктор Скворцов, а отцом моим был маньяк-поджигатель Максим Делов. Когда его арестовали, мне было девять лет, а слава о его событиях какое-то время гремела на всю страну. Суд добился тюремного заключения, отвергнув версию о психическом расстройстве, поскольку каждое совершенное им преступление было заранее тщательно спланировано, что не свойственно больным людям. Свой путь психопата-поджигателя он начал еще до моего рождения, а после того, как его увели из нашей квартиры в Иркутске, матери пришлось сделать все возможное, чтобы убежать от оставленной им славы. Каждый, кто был хоть как-то связан с этим делом и с нашей семьей, норовил сравнить нас с семьями известных маньяков, и мать была вынуждена разорвать все знакомства и уехать из Иркутска, пока ненужная популярность не выросла до масштабов городской известности.

"Смотрите, это та! О, а это сын Делова. Таким же вырастет, я то знаю. Иди, иди давай, выродок." Примерно этого мы успели наслушаться, пока не покинули Иркутск. Тут спасибо следователю Орехову, занимавшемуся делом Делова, уж простите за тафталогию. Старый такой, матерый мент советской закалки, он к своим пятидесяти не поднялся выше майора, слишком был правильным, по мнению своих коллег, которые к сорока уже носили генеральские звезды. Раскрытие дела поджигателя позволило ему уйти на пенсию в звании подполковника, но на подобные нюансы мне всегда было плевать. Единственное, за что мы были ему благодарны, это за его помощь в том, чтобы мы смогли затеряться, открестившись от ненужной нам славы.

Мама вскоре продала квартиру, как раз в тот день, когда Маше, моей сестре, исполнилось пять лет. У всей семьи – всей оставшейся семьи, отец в которой пропал без вести и не упоминался – сменилась фамилия на мамину девичью, и в девяносто пятом мы, Скворцовы, уже жили в небольшом городке под названием Сосногорск в Иркутской области. Городов с таким названием хватало по всей России, и наш был типичным "Энском". Промышленная дыра, с разбитым асфальтом на дорогах, грязным снегом, или просто грязью в теплые месяцы, и сильным контрастом социальных слоев. В Сосногорске было много бомжей, алкашей, наркоманов, и, как мне диктовало мое детское восприятие, несколько мутантов не от мира сего. Ими были люди, сторчавшиеся настолько, что на людей были похожи лишь… Да ничем не похожи. Походка, лица, звуки, вечно коровоточащая слюна, которую они роняли – к нам можно было бы пригласить Джорджа Ромеро, чтобы набрался новых образов для очередного зомби-хоррора.

Собственно, главной целью большинства жителей нашего города было перебраться в более пригодное для жительства место. Те, кто не мог позволить себе переезд в Москву, рвались в тот же Иркутск, или любой другой большой город Сибири. Мы же вынуждены были сделать шаг назад и смириться с мыслью, что двухкомнатная квартирка в старой пятиэтажке с видом на заброшенную стройку – наше пристанище на следующие много лет. Смириться и с условиями жизни, которые диктовал Сосногорск середины девяностых. Уверен, он и сейчас не слишком далеко ушел от тех времен, но тогда его можно было охарактеризовать, как типичный аналог Дикого Запада, кишащий всеми атрибутами российской глубинки девяностых годов.

Безработица, бандитизм, коррупция в каждой отрасли, и острый контраст бедного слоя населения с процветающе-криминальным. Забавно было наблюдать, как на светофоре, подрезав очередной ржавый "москвич", останавливался "мерседес" с новым российским бизнесменом за рулем. "Москвичи" бизнесмен не замечал, владельцев их и вовсе не считал за людей, не удостаивая их вниманием, лишь вальяжно вращал руль одной рукой и кричал в здоровенный мобильный телефон, на другом конце которого находился подобный ему персонаж.

Меня, десятилетнего пацана, тогда все это не волновало в силу возраста, но тот факт, что жизнь изменилась в худшую сторону, я понимал. Мама работала бухгалтером на местном заводе, куда я заходил после школы, чтобы забрать сестру, которую с утра она была вынуждена брать с собой. Дома я, как умел, готовил обед, чтобы мама могла перекусить после работы, перед тем, как отправиться на вторую. Смена уборщицы в гостинице длилась до полуночи, а в восемь утра снова начиналась смена на заводе. Денег все равно не хватало, и кратковременные стимулы, вроде продажи старой отцовской "копейки", ненадолго выравнивали положение.

Именно тогда у меня и обнаружилась нездоровая тяга к огню. Впрочем, мне она поначалу не казалась чем-то странным, и относился я к ней, как к обыкновенной привычке, наподобие ковыряния в носу или хруста пальцами. Привычка меня не беспокоила, однако быстро и прочно мной овладела, и я чувствовал себя неуютно, если, отправившись в школу или на улицу, забывал взять с собой коробок спичек. Сидя где-нибудь на заборе, я поджигал спички и одну за другой бросал вниз, глядя, как они сверкают маленькими огоньками. Любил также подпалить сухие листья, обрывки бумаги, или любой горючий мусор, и смотреть, как он превращается в пепел.

Но этого становилось мало, и с каждым днем я ощущал все более острое желание поджечь что-то покрупнее, нежели куча сухих листьев. Наша дворовая компания состояла из трех пацанов: помимо меня был еще Аршам Дарбинян и Коля Звонарев; и оба моих друга с радостью согласились, когда я предложил забраться на заброшенную стройку и подпалить один из деревянных сараев, в которых некогда жили рабочие. Несмотря на сырую погоду и холод, затея удалась на ура, и уже через несколько минут после того, как я вынул из кармана коробок спичек, сарай полыхал, превратив сумеречный вечер едва ли не в яркий день.