Можно набрать в Интернете: Тайна гибели теплохода «Армения». Увидим много статей. Скопируем немного.

Когда на Красной площади 7 ноября 1941 года шел военный парад, у берегов Крыма случилась крупнейшая в российской истории морская трагедия Семьдесят лет назад в Черном море произошла самая убийственная в истории нашей страны морская катастрофа. 7 ноября 1941 года у крымского побережья гитлеровская авиация отправила на дно санитарный теплоход «Армения», на котором из осажденного Севастополя эвакуировались на Кавказ раненные, врачи и жители города. Сколько людей было на борту – никто в точности не знает. Но по оценкам специалистов – от 5 до 7 тысяч человек. В 2–3 раза больше, чем на печально знаменитом «Титанике»! В живых остались лишь единицы.

В память об этой трагедии, каждый год 9 мая ялтинские портовики выходят в море на место гибели теплохода «Армения», чтобы почтить память погибших в трагедии и возложить венки.

На «Армении» погиб и Ширяев В.М., эвакуировавший имущество НГБС из Ялты на Кавказ.

В других статьях описывается подробно последний рейс «Армении», путаница приказов, даже свидетельства немецкого лётчика, бомбившего теплоход, послевоенный поиск «Армении» на черноморском дне (не нашли).

В наследство от отца мне достались брезентовый ремень с ручкой (для опоясывания тяжёлого походного чемодана) и чёрно-белая фотография (молодой человек сосредоточенно смотрит сейчас на меня – куда и как пойдёшь? Он не узнает).

И ещё, конечно, гены мне достались.

Детство – почти всегда золотое, иначе разве только оно протекает в каких-то кошмарных условиях, типа Освенцима. Разумеется, из золотого детства я вычёркиваю войну. Получается период с 1946 по 1950 годы, с 9 до 14 лет. Немного. Сколько есть. То-есть было.

У меня оно было золотым, несмотря на бедность. Каждое впечатление – ново, неясно формулируются какие-то мечты о каком-то заоблачном далеке. А бедность не ощущается, было бы что-то поесть (“Щи да каша – пища наша”). И ты еще не слышал о таких штучках, как мороженое, мандарины. Лучшее лакомство – это когда перед обедом живот уже подводит – внеурочный кусок черного хлеба, посыпанный крупной солью.

Наша изба трехоконная (не пятистенка), в ней большая русская печь (отличное изобретение наших предков), и еще вспомогательная печь, только для дополнительного вечернего обогрева. Стены оклеены старыми газетами «Луковниковская правда». У деда с бабкой кровать (впрочем, бабка предпочитает спать на горячей печи), малышня спит зимой на скамейках, а летом на полу. На подоконниках герань. Изо всех щелей смотрят тараканы, черные и рыжие, шевелят усами. Тараканы безобидные существа, они только подбирают крошки, кухонные санитары. Они до того привычны, что я на спор съедаю пару жирных черных тараканов. А вот клопы – это напасть, не дают спать. Ежегодно производится их выморозка, когда зимой открываешь все двери и переселяешься к соседям (а потом они к тебе). Это помогает, но не надолго.

«Зачем ты пишешь эту грязь – про съедаемых тараканов», – говорит мне моя Тамара. Про тараканов – это, конечно, мелочь. Но я в принципе с ней не согласен. В предисловии я обещал, что буду искренним. Это один из эпизодов, которые я не хотел бы вспоминать. Но так было. И может быть и дальше я припомню эпизоды, которые моей чистюле-Тамаре не понравятся.

К избе пристроен большой двор. В нем отделения для коровы, лошади, теплый хлев для овец, сеновал. Еще отдельно есть амбар.

40 соток земли. Часть отведена под овощной огород (капуста, лук, огурцы, свекла, морковь, горох и 3 куста крыжовника для ребятишек). Основная часть разделена пополам для ржи и картошки, ежегодно меняющихся местами. Огород, корова и овцы нас в основном и кормят, в военные и первые послевоенные годы на трудодни в колхозе почти ничего не получали. Помню, дед меня взял на общее собрание, там после больших споров определили 100 г ржи на трудодень, выработал 100 трудодней – получи 10 кг ржи.

Электричества и даже радио нет. А сейчас я пишу на компьютере и ползаю по Интернету. Много вмещает в себя одна жизнь.

Мылись первые годы в печке. Немцы все бани разобрали, то-ли для каких-то нужд, то-ли опасаясь партизан (бани в целях пожарной безопасности строились на большом расстоянии от домов). В натопленную печку бабка ставит ведро с горячей и ведро с холодной водой, на под стелет солому. Берешь мыло и мочалку и лезешь в печку, за тобой закрывают заслонку. Темно и жарко, голову поднять нельзя. Мне нравится, а маленькая Люся боится темноты и плачет. Интересно, что дед и бабка тоже умудрялись размещаться в печке. Это зимой, а летом я бегаю на речку моего детства. Речка называется Тьма, впадает в Тверцу, а та в Волгу.

Зимними вечерами бабка сидит за прялкой, дед читает вслух собравшимся мужикам «Луковниковскую правду». Заинтересованно обсуждают.

Дед и бабка работают в колхозе.

Военная разруха. Из многих лошадей осталась только одна Майка (моя подруга, к ней я еще вернусь). Пашут на коровах.

Кадр. После пахоты – боронование. Четыре бабы, моя бабка в том числе, тянут борону.

Кадр. Дед для вспашки личного огорода запряг нашу корову Райку-первую. Я веду ее по борозде в поводу, Райка под кнутом напрягается, у меня от жалости катятся слезы из глаз.

Но постепенно пошло веселее. Реанимировали МТС (машинно-тракторную станцию). И лошади от Майки другие стали появляться, к тому же завели кастрированных быков.

Изредка церковные праздники. Общий праздник – Пасха, остальные распределены по деревням. Наш праздник – летняя Казанская (когда закончен покос). Мне дают мелочи, я в соседней деревне Дарьино покупаю стакан красной смородины (у нас ее не было). Приезжают или приходят родственники из соседних деревень. Выпивают (в другое время не пьют). Долго и громко поют русские народные песни («Хазбулат удалой, бедна сакля твоя…» и другие). Долго пьют чай вприкуску из большого самовара. Меня просят поставить еще один самовар. Теперь люди разучились петь, смотрят и слушают телевизор. А тогда сами пели, и еще как. Много лет спустя, в Комарове под Горьким, я слушал, как пела Тамарина родственница тетя Клава. «Над серебряной рекой, на златом песочке, долго девы молодой я искал следочки…», – с первого слова фортиссимо звенел ее голос, и я вспоминал рассказ Тургенева «Певцы». Ей бы на телевидении петь – не подкачала бы.

В другой праздник дед и бабка отправляются в гости в другую деревню, Малинники. Мы с Люсей остаемся одни. Я в подполе пальцем пробую – настоялись ли сливки в кринке с молоком. Незаметно все сливки исчезают, тогда приходится выпить и все молоко. «Молокан», – ругается бабка, возвратясь. Люся до сих пор не признается, что и она пила это молоко.

Между прочим, Малинники и Берново – знаменитые пушкинские (точнее, вульфовские, но знамениты по Пушкину) места. Теперь туда ходит экскурсионный автобус, а тогда я об этом и не знал. Интересно, знала ли об этом учительница по литературе, Анна Ивановна?

В некоторых деревнях и после войны стояли солдаты (в основном туркмены). Иногда это было опасно. В 12 лет пошел я за 15 километров лесом в деревню Парамониха, на свадьбу к моему троюродному брату Виктору Тубареву. В разгар свадьбы врываются солдаты. Дяде Васе Тубареву солдатской пряжкой в лоб, вступившемуся дружку Виктора ножиком под лопатку. Невеста села на жениха, загораживает его. Солдаты похватали что было со стола и скрылись. Тем и свадьба кончилась, а было ли какое-то расследование – не знаю. Витя через много лет в Ленинграде застрелился из ружья.

В основном же обстановка в деревнях была нормальная. Уходя из дома, только вставляли палочку в пробой, чтобы показать, что никого нет дома. На замок же закрывали только когда в окрестностях появлялся цыганский табор.