– Надо подумать, – сказал Шалауров. – Раньше, чем завтра, не скажу. – И, повернувшись к адъюнкту, продолжил: – А вот про запасы, про маяк и про казармы могу хоть сейчас начать рассчитывать.

– Так и давайте начинать, – ответил адъюнкт совсем невесёлым голосом.

После чего раскрыл большую толстую тетрадь, начал разлиновывать первую страницу и при этом приговаривать, что всё должно быть честно и прозрачно, каждая буква соответствовать своей цифре – и так далее. А капитан поднялся, вышел на крыльцо, набил трубку и закурил. День был морозный, едрёный. На душе было легко. Капитан покуривал и вспоминал, как в тридцать первом году они ходили на коряков, а потом на чукчей, за что его из подпрапорщиков пожаловали сразу в поручики. Хорошая тогда была весна! Наст твёрдый, крепкий! Он ехал сюда по назначению, думал…

А! Капитан махнул рукой и выдул трубку, опять набил её и закурил. Потом, вспомнил, он в Якутске встретил Стёпку, но её отдавать не хотели, пока сам Павлуцкий не приехал сватать. Павлуцкий – это да, орёл, а какая у него кольчуга! А ружьё какое! И чего он здесь торчит? У него брат на Кайсацкой линии полковником, так это же места какие, это же почти что дома, а здесь что? От Якутска до Анадырска почта идёт четыре месяца, даже до Нижнеколымска на три недели быстрее. Эх! Капитан докурил, выбил трубку и вернулся в съезжую.

Там всё продолжали считать. Капитан долго терпел, потом не выдержал, сказал, что за один день такого всё равно не посчитаешь, так что надо отложить до следующего раза. Отложили. Орлов сбегал на поварню, договорился, бабы стали собирать на стол. А как собрали, они сразу сели. Вначале сидели очень скованно, только после третьей чарки понемногу разговорились, адъюнкт разгорячился, стал рассказывать, как он сладко живёт в столице и как в прошлом году ездил в Германию, начал вспоминать всякие сальности про тамошних девок, все смеялись. Весело было! Только когда капитан пришёл домой, Степанида молча гневалась, капитан не выдержал, начал ругаться на неё. Правда, потом был сам собой недоволен, отвернулся к стенке и молчал как пень. Она вздыхала. За окном выла пурга.

На следующий день, 17 апреля, было воскресенье, первая седмица после Пасхи. Капитан встал, как обычно, рано, собрался, чисто побрился, позавтракал и вышел во двор. День был так себе, с позёмкой. Возле ворот стояли Пыжиков и Тарантуй, а остальные ждали на плацу. Капитан подошёл к ним. Костюков ударил в барабан, подняли прапор, потом они все, уже вместе с капитаном, развернулись и пошли к церкви. Возле церкви стоял Шалауров. О, подумал капитан, какой рачительный, новое дело освятить пришёл! – и усмехнулся. Но тут же помрачнел, так как сразу же подумалось, что остальные не идут никто, вся крепость, даже Степанида, потому что, говорят, кто служит, не рукоположенный. Вот так-то вот!

Они подошли к церкви. Костюков остановился возле звонницы, стал дёргать за верёвку, колокол мерно позванивал. Когда он отзвонил девять раз, капитан дал отмашку. Ситников открыл дверь, солдаты начали входить. Когда они все вошли, капитан сделал знак Шалаурову. Но тот не стал входить, а вдруг заговорил:

– Господин капитан, Василий Юрьевич! Не вели казнить, как говорится, но у меня опять к тебе дело. Преспешное!

Капитан внимательно посмотрел на Шалаурова, обернулся на дверь, увидел в ней Ситникова и сказал:

– Начинайте без меня.

Дверь в церковь закрылась. Капитан кивнул Шалаурову, тот начал:

– Ночью не хотел тебя тревожить, промолчал, а сам до утра глаз не сомкнул, места себе не находил! Ненадёжное это дело, Василий Юрьевич, времена сейчас сам знаешь какие, государыня крута, чуть что не по ейному, сразу на плаху! А тут как плаху миновать? Никак!

Капитан нахмурился, спросил:

– Что случилось? Отвечай толково!

– Не потянуть нам это дело, Василий Юрьевич, никак не потянуть! – с досадой начал Шалауров. – Никаких моих денег не хватит! А как взялся, так и отвечай! А что я отвечу? А… – Но тут он увидел, что капитан теряет всякое терпение, и потому быстро сказал: – Низкий тебе поклон, Василий Юрьевич, что ты меня вчера остановил. А так бы подмахнул подряд. А что дальше? Это же и в самом деле какие шлюпки? Это же ковчеги Ноевы! Они, я в чертежах смотрел, десяти сажен в длину, трёх в ширину, двух в глубину, и на них палуба, две мачты, а это ещё давай им канаты, блоки, прочий такелаж, и якоря, и цепь, и другого разного железного морского художества не сосчитать. Где мы всё это здесь возьмём? У нас не Архангельск, не Тобольск и даже не Якутск, у нас один кузнец на всю крепость. А сделать сказано к весне! А уже и так весна. Маяк я поставлю. И казармы. А дупель-шлюпки как? Да я их ни разу не видел, это их новомодная выдумка, наши устюжские испокон века на кочах ходили, так я коч с закрытыми глазами построю. И железа к нему никакого не надо! А здесь просмотрели умники. А первый умник наш адъюнкт! Тоже нашли с кем связаться!

– И что теперь делать? – спросил капитан.

– Я ещё, слава богу, никаких бумаг с вами не подписывал, – сказал Шалауров и перекрестился. И прибавил: – Я человек вольный! Пока что…

– Ладно, – сказал капитан, – надо подумать. Служба идёт. Заходи!

Шалауров молча отказался. Капитан вошёл в церковь один, прошёл к амвону, открыл часослов, отыскал по его разумению нужное место и начал читать. Солдаты время от времени крестились. А капитану, вот же грех какой, ничего приличного в голову не шло. Думалось только о дупель-шлюпках и о том, что их и в самом деле у них не построишь. А государыня Анна Иоанновна, она крута, она и слушать не станет, а только велит кому надо…

И капитан вздыхал, читал, думать было некогда, и время шло.

Закончив чтение, капитан закрыл часослов, знаком велел всем выходить и так же знаком велел Меркулову остаться и прибрать. Меркулов остался, а все остальные вышли и остановились. Капитан дал денег, и они, построившись, пошли. Когда они отошли подальше, капитан повернулся к Шалаурову и спросил:

– Так, говоришь, ковчеги? А Черепухин что сказал?

– А ничего, он говорит, управишься.

– А господин адъюнкт?

– А господин адъюнкт, я думаю, совсем ничего не понимает. Ему везде Санкт-Петербург. Сел на извозчика, сказал куда ехать, и тот довезёт. И так ему и дупель-шлюпки. Не буду я с ним ничего подписывать! И ни казармы строить, ни маяк – ничего! Потому что тут только начни, потом не отобьёшься, и будешь один во всём виноват. А зачем мне это? Мне и на воле хорошо.

Капитан сердито хмыкнул и сказал:

– Ладно. Пошли, поговорим с адъюнктом.

Пошли напрямик, по насту. Наст хорошо держал. Шалауров сзади говорил:

– Я после всю ночь не спал, считал. Это же явный недосмотр, а то и совсем воровство. Воруют наверху, а ответ нам держать!

Они подошли к съезжей и, не стучась, вошли. Адъюнкт сидел за столом, среди бумаг, что-то пописывал, почёркивал. При виде капитана сделал вид, будто встаёт. Капитан махнул рукой, чтобы сидел, а сам стоя начал:

– Заминка у нас получается, Григорий Матвеевич. Засомневался наш купец. Говорит, не осилить ему дупель-шлюпки. Так, Никита?

Шалауров согласно кивнул и, не сдержавшись, прибавил:

– Им и паруса подай, и такелаж новоманерный, и якоря. Сколько одного железа надо! А где его взять? А кто будет всё это ковать? У нас один кузнец на всю крепость, и тот кривой. А не справимся, тогда что будет?

– Почему не справимся? – спросил адъюнкт. – Чертежи у нас есть, я их вам вчера показывал. Да и дело это не такое уже и хитрое, я в Тобольске видел, как их собирают.

– Ха! – громко сказал Шалауров. – И мы бы тоже собрали. Вот только где канаты брать, а якоря, а блоки такелажные, а якорная цепь в двести аршин?!

– И всё это тоже есть, – сказал адъюнкт. – Мне в Якутске было сказано, что вам уже выдавали один корабельный прибор, это ещё когда Шестаков собирался идти искать Копаеву землю. А потом он передумал, потом ездил к нам в Санкт-Петербург, а потом сюда вернулся, и его убили.