«Я, Василий Михайлович, область совсем не знаю, как приехал в Джезказган мальчишкой, так живу и работаю здесь. Были предложения, – вдохновлено врал Баклицкий. – Но тёща часто болеет, нуждается в постоянном уходе. А там двое детей незаметно подросли, школьники, глазом не успеешь моргнуть, как в ВУЗ поступать. В хорошей школе учатся, жалко срывать с места…». С женой в это время Баклицкий жил, мягко говоря, плохо, а с тёщей уже несколько месяцев не разговаривал. Эти обстоятельства были хорошо известные всем работникам аппарата горкома партии.
«Да, я вот тут смотрю по вашему личному делу, – в трубке у Баклицкого послышался шорох страниц, это Досан, прижав свою к уху плечом, мял перед ней руками вчерашнюю газету.– Вы с девятнадцати лет в Джезказгане».
«Да, как не прошел по конкурсу в Белорусский университет на факультет журналистики, сразу приехал в Джезказган», – поддержал разговор Леонид Апполонович малоизвестным фактом своей биографии. Несбывшейся мечтой его юности было стать военным корреспондентом.
Всем своим видом показывая, что неловко себя почувствовал при личном разговоре, Фролов бесшумно выскользнул из кабинета. Всего спустя несколько секунд он уже шептал в ухо Булатову неизвестную тому, но одну из самых ярких страниц биографии Баклицкого.
«Ба, да вы просто уникум! Вы, Леонид Апполонович, единственный в нашей области награждены за работу в комсомоле орденом «Знак Почета»! Это, знаете ли … Я такого человека не встречал! Секретарь комитета комсомола ПТУ – орденоносец!» – неподдельно восхитился завотделом эпизодом трудовой биографии инструктора, тряся перед трубкой в комок измятой и полностью готовой к применению по очередному своему назначению газетой.
Леня, явно конфузясь, вяло отбивался: «Тогда, Василий Михайлович, Джезказган входил в состав Карагандинской области. Нас, орденом «Знак Почета», двоих наградили…»
«Да, но в нашей области, Леонид Апполонович, вы один с такой серьезной наградой за работу в комсомоле, – стоял на своем его собеседник. – Я настоятельно рекомендую вам серьезно подумать о наших предложениях…»
Баклицкий, зажав микрофон рукой, брызжа слюной, скороговоркой протараторил Раисе Камзиновне: «О каких предложениях подумать? Полчаса говорит ни о чем…».
«Мы не ждем от вас быстрого решения, поскольку не предлагаем вам что-либо конкретное» – Как бы прочтя его мысли, сообщил Макаров и плавно перевел разговор к изложению материалов последнего Пленума ЦК КПСС.
Внимательно слушая собеседника, Баклицкий упер свой взгляд поверх очков на бесшумно возвратившегося в кабинет и усевшегося на стул Фролова. Смутная нехорошая догадка мелькнула в его голове. По мере того, как рассуждения заворготделом все больше и больше напоминали изложение материалов Пленума в прессе, догадка усиливалась. Примерно по истечении почти часового разговора, выслушав очередной пассаж заворготделом, о том, что «партийно-политическая работа в массах, это не болты-гайки, её штуками и кубометрами не измеришь. Вы правильно заметили, что мы все рядовые бойцы партии, а генерал у нас один – Генеральный секретарь ЦК КПСС», – Баклицкий, не спуская глаз с Фролова, бросил трубку на телефон. Лицо его исказилось в страшной гримасе, грохот отброшенного кресла почти слился с грохотом брошенной телефонной трубки. Раиса Камзиновна, очнувшись от накатившейся на неё дремоты, побелела от страха. Таким свирепым и страшным она не видела своего коллегу никогда. Косматый, широко раскинув руки, во весь свой исполинский рост, и в то же время сгорбившийся, как чудище из сказки «Аленький цветочек» возвышался он над своим рабочим столом, сразу заполнив собой почти половину кабинета.
«Что, щеглы, пошутить решили? – ревел он во всё свое луженое горло. – А я-то думаю, чего он тут шныряет туда-сюда… Корректировщик хренов. Я вам сейчас такого Макарова устрою, прохвосты…»
Не став искушать судьбу, Фролов пулей вылетел из кабинета. Следом за ним, на всякий случай, шмыгнула и Раиса Камзиновна.
* * * * * *
Оставшись наедине и взяв себя в руки, Баклицкий около минуты ждал повторного звонка, приготовившись сослаться на плохую слышимость и сказать, что поэтому перезвонит сам. Таким образом, он решил проверить, действительно ли это звонит Макаров. Затем, открыв обкомовский телефонный справочник, Леня сам решительно набрал номер заведующего организационным отделом обкома партии. Левая его рука легла на кнопки телефонного аппарат, что бы только услышав голос абонента, сразу отключить его. Вызов шел, но никто не отвечал. Леня окончательно убедился, его разыграли. Приступ бешенства снова охватил его, во много крат превзойдя предыдущий. Он кричал, топал ногами, бил руками по столу. На шум прибежал зав. отделом агитации и пропаганды Мухин, из дверей своих кабинетов расположенного здесь же горкома комсомола выглядывали любопытные лица его работников.
Шли дни и недели. Баклицкий выражал полное презрение двум молодым инструкторам, для него их просто не существовало. Веяло холодком в общении и от других сотрудников аппарата. Шутка оказалась явно не удачной, с «душком». О ней знали все работники горкома, кроме, пожалуй, первого секретаря, и все хранили молчание. Розыгрыш никто не одобрял и не осуждал. Его просто не существовало для серьезных взрослых людей занятых ответственной работой. Он, наверное, забылся бы так же, как и неуклюжая перепалка директора комбината общественного питания Аукеновой и директора птицефабрики Ганзы на партийно-хозяйственном активе города «О ходе реализации Продовольственной программы». Тогда, Раиса Абельмаженовна в своем выступлении с трибуны, отклоняясь от текста, сделала следующее критическое замечание: «Вот, Бидайкская птицефабрика поставляет нам яйца крупные и чистые. А у Ганзы, товарищи, яйца и мелкие, и грязные…». На что Ганза, симпатичный статный мужик лет шестидесяти, с пышной седой шевелюрой, вскочив с места, бойко ответил: «Это не правда! Товарищи не верьте! У меня с яйцами все в порядке». Аукенова и Ганза, каждый, посчитав себя оскорбленным, на долгие годы потом сохранили натянутые отношения. А вот у нехорошей истории с Баклицким последовало неожиданное продолжение с почти счастливым концом.
Шла четвертая неделя после произошедшего. Весна выдалась ранней и дружной. Булатов и Фролов курили на крыльце, греясь на солнышке. В результате организованного Баклицким бойкота их начали сторониться даже работники горкома комсомола. В актовом зале закончилось совещание с работниками образования. Основной поток его участников дружно валил из дверей на улицу, а меньшая часть растекалось по кабинетам решать какие-то вопросы. Фролов, докуривая сигарету, увидел через стеклянную дверь, как Баклицкий с несколькими директорами школ зашел в свой кабинет. Спустя несколько секунд Леня энергичной походкой прошел по коридору и довольно быстро вернулся назад со свертком в одной руке и плиткой шоколада в другой. «В буфет за шампанским бегал!» – догадался Фролов и повернулся спиной к двери. На душе было гадко. Бросая окурок в урну Фролов, неожиданно увидел на другой стороне сквера явно направляющуюся в сторону горкома женщину, похожую на жену Баклицкого. Внимательно присмотревшись, он понял, что не ошибся. Досан сосредоточенно стряхивал пепел с сигареты в урну. Время на раздумья не было. Фролов быстро вошел в здание и решительно подошел к двери кабинета Баклицкого. Из-за плотно закрытой двери, застекленной матовым стеклом, слышались женские голоса и смех. Фролов нажал на ручку. Дверь была закрыта изнутри. Постучав казанками пальцев в стекло, чтобы привлечь внимание и услышав, что люди в кабинете притихли, Фролов негромко, но отчетливо, сказал: «Леонид Апполонович! Ваша жена идет к вам на работу!» После секундной паузы в гробовой тишине раздался надменный голос Баклицкого: «Да пошел ты, шутник хренов! Найдите себе ровню для ваших дурацких шуток». За дверью поднялся веселый галдеж, раздался звук откупориваемой бутылки шампанского.
Фролов в полной растерянности стоял против дверей. В здание зашел Булатов, подозрительно посмотрел на коллегу, и, ровным счетом ничего не поняв, направился к противоположному правому лестничному маршу на второй этаж. Фролов постучал кулаком по деревянной раме двери. «Апполоныч, я вовсе не шучу! – в полном отчаянии, стараясь не привлечь лишнего внимания и в то же время быть услышанным, произнес он. – Ваша жена уже поднимается на крыльцо!». Никакой реакции на это предупреждение не последовало, наоборот, веселье за дверью усилилось. Входная дверь распахнулась и в коридор плавно вошла жена Баклицкого. Фролову ни осталось ничего другого как направиться к ближайшему левому лестничному маршу, изобразив, что он именно туда и направляется. Остановившись у лестницы, он видел, как добродушное выражение сходило с лица Баклицкой, остановившейся напротив двери кабинета мужа. Как бы не веря своим ушам, она, вначале, отступила на шаг, а затем, вплотную подойдя к дверям, замерла, стараясь хоть что-нибудь разобрать в веселом гомоне и смехе. Разобрать же ничего было невозможно, кроме одного: за дверью среди женского щебета и смеха, раздавался гусиный гогот её мужа! Баклицкая надавила на ручку двери. Дверь не поддалась. Женщина постучала. Реакции не последовало, веселье за дверью продолжалось. Баклицкая, что было силы, начала стучать в стекло и громко потребовала: «Леня, немедленно открой!». За дверью воцарила гробовая тишина. «Леня, открой, я знаю, что ты там!» – потребовала она срывающимся от волнения и обиды голосом.
